Мария Акулова - Душа на осколки [СИ]

Девушка провела пальцами по теплой коже, задержалась на какое-то время на бедренных косточках мужчины, продолжая неотрывно смотреть в серые глаза, а потом накрыла его руки своими, скользнула вверх от своих коленок к бедрам, потянула ткань, оголяя сначала ноги, потом живот, грудь, стянула через голову, отбросила в сторону.

От того, как он смотрел, по телу проносились волны жара. Альме нравилось, как он скользит взглядом по телу, как вновь отпущенные ладони то и дело непроизвольно сжимаются на коленях, как он держится, но явно из последних сил.

Вновь склонившись к напряженным губам, Альма провела по ним языком, дождалась, пока они разомкнутся, приникла, почувствовала, что руки мужчины больше не сжимают колени, а скользят выше, оторвалась, накрыла своими, направляя. Не то, чтоб он не знал, как больше всего нравится ей, просто хотелось все делать вдвоем. Ласкать его, теперь себя, любить друг друга.

Нестерпимо хотелось зацеловать его всего. От макушки до кончиков пальцев. Так, чтоб не было и сантиметра свободного от касаний и поцелуев. Хотелось так сильно, что сдержаться Альма не смогла бы. Просто выцеловывала кожу, создавая одной ей известный узор. Узор-оберег. Узор-печать. Узор-доказательство их принадлежности друг другу.

— Ты у меня сумасшедшая, — когда поцелуи спустились до тех самых бедренных косточек, которые Альма еще недавно с такой любовью ласкала руками, Ринар не выдержал, рывком сел, заключил голое, горячее, мягкой, нежное тело в ловушки из рук и ног, притянул к себе за подбородок, шепнул в самый губы. — Я люблю сумасшедшую.

— Любишь, — справившись с осточертевшей уже тканью, которая по-прежнему разделяла их, Альма выгнулась, принимая в себя такое долгожданное тепло. Его тепло.

— Безумно люблю сумасшедшую, — Альме казалось, что он любит ее всю ночь, а потом целый день и еще одну ночь. Возможно, так и было, возможно, она путала свет дня и темноту ночи с пляшущими перед глазами огнями, сейчас было неважно.

Так, как раньше от его прикосновений трепетал узор на пальце, теперь трепетало все тело и еще немножечко душа. Сначала немножечко, а потом вдруг ожили струны, которых, Альме казалось, она давно лишилась. Она ведь отдала большую часть души. Так почему так тепло там, где уже ничего нет? Разве может трепетать пустота? Разве может разрывать от всепоглощающей любви оставшийся ей жалкий кусочек?

Ей казалось, что она больше не способна чувствовать так, как это было раньше, что весь спектр человеческих эмоций больше недоступен, а оказалось, что с ним она может все.

— У тебя глаза светятся, Душа, — Альма вынырнула из блаженного забытья, чувствуя, что он все так же целиком с ней, смотрит прямо на нее, и у нее тоже глаза открыты. — Фиалковым.

Он так этого хотел. Так хотел, чтоб она была целиком и полностью его, что у нее получилось. Пусть всего на минуту, пусть непонятно как, но Альма вновь почувствовала на месте осколка хрупкий, но целостный диск.

— Люблю тебя. — Вряд ли еще когда-то получится сказать это, ощущая собственную любовь так ярко. Вряд ли еще когда-то она почувствует себя настолько наполненной его любовью, потому так важно было не упустить момент. Она успела, а потом закрыла глаза, чувствуя, как все вновь возвращается на круги своя. По телу прошла судорога удовольствия, с губ сорвался возглас и она улетела. Улетела так же, как гостившие несколько мгновений в ее теле подаренные осколки.

Наэлла открыла глаза, тут же прижимая руку к груди. Ей снилось… Она не помнила что, но сердце никак не хотело успокаиваться. И на глазах почему-то выступили слезы.

В груди вдруг защемило, а по щекам покатились тяжелые соленые капли. Не в силах справиться с собой, девушка села в кровати, вытирая мокрые дорожки.

То, что она почувствовала… Так нельзя любить! Невозможно так любить! Ни наяву, ни во сне! Нельзя ощущать сразу столько нежности, боли, счастья, горя, предвкушения и страха. Ни одно сердце не выдержит.

Прижав руку к груди, Наэлла будто попыталась прощупать, все ли там на месте. Никогда раньше она не чувствовала осколок настолько чужим. Никогда раньше. А теперь… Она знала, кого можно так любить. Знала и ненавидела за то, что сама на это не способна. А главное, даже частичка той, другой, не заставит его вновь полюбить в ответ. Ни десять, ни двадцать лет ничего не изменят. Он сейчас с ней. С той, которая пожертвовала ради него осколком души. Той, которую он не смог забыть, а главное — не захотел.

Вновь опустившись на подушку, Наэлла закрыла глаза, сердце постепенно успокаивалось, чувства снова отуплялись.

Так нельзя любить. Невозможно. Очень хочется верить, что невозможно.

— Уйди, — Синегар вскочил с кровати как ошпаренный, одной рукой ухватился за спинку кресла, а другую прижал к жгущей груди. Где-то там, глубоко внутри, очень сильно пекло. Так, что дышать получалось через раз.

Испуганная рыжеволосая девушка, вот уже несколько ночей проводившая с ним, отползла в угол постели, прижав к груди простыню.

— Вам плохо, Ваше величество? — по его профилю скользил взгляд зеленоглазой перепуганной лани: а Синегару было тошно.

— Уйди, — выпрямившись, он подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу.

Никогда раньше не чувствовал осколок таким чужим.

Он всего на секунду коснулся чужих эмоций, а эффект оказался подобным тому, когда палец опускается в раскаленное масло. Он обжегся теми чувствами, которые неизвестно как смог уловить.

Чувствами Альмы к другому.

А ведь раньше думал, что это для него не так-то важно, никогда не нуждался в том, чтоб она его любила. Но как же неприятно понимать, что она любит. Другого. Что она так сильно любит другого.

— Ваше…

— Уйди, — если бы девушка ослушалась и в третий раз, Синегар велел бы запереть ее в темницу, но она одумалась, подобрала с кресла оставленное там платье, выскочила за дверь. — Черт, — Синегар же долго еще пытался выбросить из головы дурные мысли. Долго пытался заставить себя думать, что ему всего лишь привиделось, что ничего не произошло.

Так нельзя любить. Невозможно. Очень хочется верить, что невозможно.

— Что тебе показал Аргамон? — это были первые его слова после череды безумных взлетов. Вместе, по очереди, по отдельности, каждый раз, будто в последний, падая без сил и вновь их находя.

— Почему ты вдруг вспомнил?

Вместо ответа Ринар просто пожал плечами. Точнее плечом, тем, на котором не лежала Альма. На протяжении ночи они о многом успели вспомнить. Вспоминали молча. Так почему бы не поговорить хотя бы об этом?

— Он показал мне наших детей.

— Детей?

— Да. Двоих. Еще показал твою коронацию.

— Мою что?.. Детей?

— Тронный зал, приветствие гостей…