Яна Перепечина - А я смогу… [litres]

– Конечно, помню. Всю вашу грустную историю помню.

– Так вот это она, моя Лёлька.

– Как?! Подожди, Оля, так твой бывший муж – это наш баламут Серёжка?

– Он самый.

– То есть получается, что я каждого из вас знал по отдельности, не догадываясь, кто вы друг другу? Как же я не понял? Ведь мог! Вы же примерно в одно время у нас появились. И истории ваши похожи. А мне и в голову не пришло, что вы друг о друге рассказываете… Так вы здесь, у нас, вновь встретились?

– Нет, батюшка, представляете, здесь ни разу друг друга не увидели, а встретились совершенно случайно. И теперь вот приехали к вам с одной просьбой.

– Конечно-конечно. Сейчас поговорим. Только погодите, попрошу матушку самовар поставить… Оленька, а сделай-ка нам, пожалуйста, чайку!

– Я уже! – весело отозвалась матушка. – Как гостей наших дорогих увидела, так и поставила. Вы погуляйте пока, а я вас скоро позову!

– Матушка, да не нужно беспокоиться! – застеснялся Сергей.

– Серёж, не серди меня! Какое беспокойство? Раз в год приехал не на службу, а просто в гости и ещё чайку попить отказываешься?

– Ну-ка, чадо, не обижай мне матушку капризами, – шутливо погрозил пальцем отец Пётр и потрепал Сергея по густым волосам.

– Не буду, не буду! Простите меня, – улыбнулся Ясенев.

Втроём они медленно бродили по дорожкам вдоль старых могил. Отец Пётр на ходу поправлял цветы, закрывал распахнувшиеся калиточки, собирал принесённый ветром и воронами мусор.

– Так что у вас за просьба? – он посмотрел сначала на Ольгу, потом, когда она кивнула на Сергея, перевёл взгляд на него.

– Батюшка, – Ясенев положил руку Ольге на плечо, – мы поняли, что хотим снова быть вместе. Теперь уже навсегда. Обвенчайте нас, пожалуйста.

Лёлькино сердце счастливо зашлось в груди, она вцепилась ледяными пальцами в руку бывшего мужа, ставшего в одночасье женихом. Он встревоженно глянул на неё, опасаясь, что его самоуправство может быть неправильно понято, но, увидев в её глазах лишь любовь и радость, ласково улыбнулся и повторил молчавшему батюшке:

– Обвенчайте нас, отец Пётр.

– Значит, так, – медленно произнёс батюшка, – чадушки мои драгоценные, а не торопитесь-ка.

Они дружно растерянно посмотрели сначала друг на друга, потом на него. Отец Пётр, скрывая в бороде улыбку, кивнул:

– Да-да, не торопитесь. Вы уже один раз такого напортачили, что аж оторопь берёт. Так что теперь будем всё делать не собственным умом, а с Божией помощью. Значит, план действий у нас такой. Сначала милости прошу вас сегодня вечером на исповедь. Потом походите ко мне на специальные беседы для женихов и невест. А там уж и решим, когда вы будете готовы. Всё понятно?

– Но ба-а-а-тюшка! – мученически простонал Сергей. – Ну, так же нельзя! Это садизм какой-то!

– Ну-ка не ныть, Серёжа. Я нашему с тобой общему любезному другу Паше Рябинину перед свадьбой говорил и тебе повторю: жениховство – счастливейшее время. Вот оно у тебя как раз и будет. Дай Оле невестой побыть, почувствовать, какое это счастье. А то потом семейная жизнь закрутит – вздохнуть некогда будет. Не бойся, до Рождественского поста успеем. Ещё больше двух месяцев в запасе. Но к свадьбе готовиться можете.

– Значит, благословляете, батюшка? – просиял Сергей.

– Благословляю, Серёжа.

Ольга и Ясень склонились, сложив ладони для благословения, правую поверх левой. Батюшка, улыбаясь, благословил и, наклонившись, поцеловал склонённые головы:

– Счастлив я сегодня, ребята. Очень счастлив. А пойдёмте-ка, отслужим благодарственный молебен!

– А можно?

– Нужно.

Потом они ещё долго сидели за большим столом, ели разносолы, выставленные гостеприимной матушкой Ольгой и её мамой перед гостями так густо, что и скатерти-то не было видно, пили чай. Отец Пётр, взяв гитару, пел им тёплым густым баритоном, а матушка Ольга, певчая и регент их храма, вторила. Лёлька, которая когда-то глупо возмущалась тем, что православным женщинам и в храм нельзя без платков, и место их в семье за мужем, помощницей, соратницей, а не первой скрипкой, теперь сидела, слушала и больше всего на свете хотела поскорее почувствовать, что и она уже на этом самом правильном месте – за мужем. И не хотелось ей никакой эмансипации, феминизации и независимости. А хотелось быть мужниной женой. Серёжиной женой.

После Сергей рубил дрова, а Ольга аккуратно складывала их в поленницу за домом. Ласковое солнце больше не скрывалось за тучами. Небо совершенно очистилось и засияло такой нежной, словно чуть забелённой осенней голубизной, что при взгляде на него у Ольги ком вставал в горле. Она улыбалась и еле слышно шептала: спасибо, Господи, слава Тебе, Господи.

Вечером они исповедовались. И, провожая их, отец Пётр улыбался:

– Готовьтесь, готовьтесь к свадьбе.

Когда они отъехали от церкви, Сергей мягко сказал:

– Лёль, ты прости за нахальство, я ведь тебя и не спросил даже, хочешь ли ты за меня замуж.

– Как хорошо, что ты меня не спросил. Я бы ещё долго не решалась. И да: очень хочу! Теперь я это точно знаю.

Ясенев просиял и, бросив руль, стиснул Ольгу обеими руками. Она взвизгнула и попыталась выбраться:

– Я не хочу умирать в такое счастливое время! Держи руль, сумасшедший!

– Не бойся, я с тобой, – улыбнулся Сергей, взяв таки руль одной рукой. – Лёль, я совсем дурак и хуже места не мог найти. Но и терпеть больше не могу. Поэтому скажу. Лёлька, девочка моя родная, хорошая моя, я тебя люблю! И очень прошу выйти за меня замуж. Признание и предложение обязуюсь повторить в более подходящей атмосфере.

– И я тебя люблю! И обязательно выйду за тебя замуж! Признание и согласие обязуюсь повторить и принять в более подходящей атмосфере.

Они хором засмеялись и, совершенно счастливые, поехали спать. День был таким долгим, что, казалось, вместил в себя целую неделю.

Утром Сергей примчался на работу, когда никого ещё не было. Он ехал и всю дорогу думал о том, что в его квартире, его холостяцком флэте, сейчас спит, уткнувшись в подушку самым красивым носиком на свете, Лёлька, его Лёлька. Та самая, которую девять лет назад он по величайшей, ничем не объяснимой дурости отпустил. А теперь вот нашёл. И никогда, ни под каким предлогом не отпустит уже от себя. Блаженная счастливая улыбка накрепко поселилась на его лице. А в груди что-то мелодично позванивало и дзынькало. Очевидно, это так странно функционировало его влюблённое сердце, которое он сам долгое время совершенно искренне считал органом, нужным только для исключительно практических целей. Для перекачки крови, например. И уж точно ни для чего больше. Дураком был.

Теперь его так и подмывало всему миру кричать о невероятном своём счастье. Правда, препятствовало воплощению этого желания в жизнь то, что Лёлька почему-то взяла с него обязательство до поры до времени никому ничего не говорить. Он пообещал, конечно, но так расстроился, что, увидев его несчастное лицо, она сжалилась и разрешила сообщить Рябининым. В виде исключения. И пояснила: