Александра-К - Элька [СИ]

Есть такая хитрая наука в медицине — врачебная этика и деонтология. По-гречески теос-деос — это Бог, а деонтология переводится как наука о должном. То есть должном поведении с коллегами и больными. Помимо всех пунктов, которые регулируют отношения между сестрами и врачами, между врачами, есть правила взаимоотношений между врачами и сестрами и больными. Так вот, больной для нас — это человек, но глубоко вникать в его жизненные проблемы и вообще в то, что не касается напрямую его болезни — не приветствуется. А любовные взаимоотношения считаются неправильными. Кто бы эти запреты соблюдал! И любили, и женились, и замуж выходили, но все это обычно с недовольством со стороны медицинской общественности-есть у нас и такой термин. Здесь одна хитрая деталь — когда впервые начинаешь лечить, и у тебя что-то получается, то больной для тебя — самое любимое существо. Про это и Булгаков писал, и Феденька Достоевский, и Вересаев. Все так. Но привязываться-то к ним — нельзя! Очень больно потом бывает расставаться, а уж если умирает — то это и боль от потери близкого человека, и обида на профессиональный проигрыш — что помочь не удалось! А я влепился в малого со всей силы, да так глубоко, что и не оторвешь! Обращал бы я внимание на страсти какого-то малолетки с извращенными наклонностями. Соблюдал бы рабочие моменты и слава Богу. А тут же — больно до невозможности; страшно, больно, обидно ему — и мне тоже. Да так больно, что дышать нет сил. Не знаю я, что делать, просто не знаю…

Отдышавшись и пассивно накурившись до полного обалдения вонью дешевых папирос, возвращаюсь обратно в отделение. Нельзя так — помимо меня и Эльки в отделении еще сорок живых душ, то, что сейчас уже глубокая ночь, и все спят — ситуацию сглаживает, но не разрешает, случись что — никто не поможет, потому как медбрат лечит свои подерганные мелким засранцем нервы. Да… Сильно хочется выпить, точнее, нажраться без меры и забыться на краткие мгновения. Все так, только я не пью в принципе- ненавижу пьяных, запах водки, пьяные откровения — отец внушил такое отвращение к себе и всему, связанному с пьянкой, что на всю жизнь хватит… Ладно, это уже детали…

Заваливаюсь в сестринскую и впервые вижу проявление Элькиной сухой истерики. Это я так ее называю… (Даже по прошествии многих дней, сейчас, когда у нас все относительно хорошо, а истерика стала использоваться свиненышем худосочным как наступательно-оборонительное оружие против меня, я и то долго приглядываюсь, чтобы определить — игра это или всерьез — ну, есть признаки, не зря же мы вместе живем долго, но, все равно, в девяти случаях из десяти уступаю — даже если это игра, не стоит мое самолюбие и старшинство тех нервов, которые Элька затрачивает на борьбу. Они и так у него слабые… Да…)А тут — я увидел этот ужас…

Элька сидит на диване, сжавшись в комок, выгнувшись каким-то невообразимым крючком, лицо спрятано в колени, плечи ходят ходуном. Но в сестринской тихо — он не издает ни звука.

— Элька, что с тобой, тебе плохо?

Голос мой звучит хрипло и напряженно. Не нравится мне, как он плачет. А то, что плачет — точно, вон как плечи трясутся.

Элька на мгновение приподнимает голову, взглядывает на меня — и тут я уже пугаюсь окончательно — глаза-то у него сухие, ни одной слезинки, взгляд дикий, расфокусированный, он, похоже, меня и не видит. Губы искривлены в гримасе плача, прокушены, но он по-прежнему не издает ни звука, плачет молча, только дышит тяжко, прерывисто. И это молчание меня пугает уже всерьез.

Мальчик мой, да кто же научил тебя так плакать от горя, кто выбил из тебя естественное проявление эмоций — плач? Кто же заставил не беспокоить себя, не доставлять неудобства, заткнув тебе рот? Заставив замолчать тогда, когда для людей естественен отчаянный крик? Какая сука это сделала? Знал бы — загрыз насмерть…

Я быстро подхожу поближе к нему, сажусь на диван, прижимаю к себе скрюченное создание. Он не пытается вырваться, он просто не понимает, что я рядом, что прикасаюсь к нему, он весь там — в себе, в жутком круге своих страданий и боли.

— Элька, Элька, Элька, — я зову и зову его, осторожно укачивая, пытаясь успокоить. Когда человек тонет, ему надо дать твердую опору, кроме себя самого, я ничего не могу предложить в качестве спасательного круга для разума Эльки. — Элюшенька, ну что с тобой? Я тут, я рядом, не надо плакать… Я тут…

Слава Богу, что в его крови еще бродит достаточно лекарств, которые я ему недавно ввел, чтобы не дать развиться его жутким желудочковым жабам. Если бы еще и аритмия началась, я не знаю, что вышло бы. Сердце мальчишки колотится очень быстро и сильно — сквозь ткань его пижамки и моего костюма я чувствую сильное неровное биение, колотится о ребра отчаянно, выскакивает из груди, рвется наружу.

— Эленька, детка, ну все, все, все…

Прижимаю к себе покрепче, глажу по растрепанным темным волосам. Радость моя, Элька, ну успокойся ты. Ну что же делать, если вот так вышло. Ну, не люблю я мальчиков. Тебя люблю, Элечка, братик мой.

Элька хрюкает заложенным носом, и тут слезы все-таки прорываются, он перестает давить плач, приходят рыдания, плечо костюма тут же становится мокрым — он, наконец, смог заплакать. Это почти что хорошо. С этим я понимаю, что делать.

— Элечка, Элечка, Элечка, ну все, все, все. Все же хорошо, да? Успокойся, ладно?

Мелкий хрюндель как-то сворачивается в еще более невообразимый клубок, обвивается вокруг меня, как змейка, прижимается всем телом, холоднющим почему-то, удовлетворенно сопит. Постепенно ужас проходит, мальчишка возвращается к действительности. А я все шепчу и шепчу:

— Эличка, Эличка, ну все, все, все…

Глубокий удовлетворенный вздох, — слезы кончились, Элька виновато заглядывает покрасневшими глазами в мои глаза, пытается определить — не сержусь ли я на него…

— Я подумал, что сделал страшную ошибку… — он жутко гундосит, сопли едва ли не ручьем текут.

— Горе мое, ты о чем вообще? Ну поцеловались и поцеловались. Я же говорил, что по мальчикам не ходок. Рыдать — то зачем? На, вытри нос…

Я протягиваю ему полотенце — носового платка у меня нет, да и здесь его не хватит. Счас успокоится, надо будет костюм сменить — благо, запасной есть. Этот весь исслюнявленный, иссопливленный и заплаканный. Странно, но каких-то отрицательных эмоций это у меня не вызывает — как если бы младший братишка перемазал, да и фиг с ним, что, воды нет, постирать проблема?

Элька опять как-то странно сворачивается, залезает головой мне подмышку, и именно из этого положения начинает утирать свои слезы и сопли. Да хоть на голову мне он взгромоздись, если захочет, лишь бы не плакал…

Относительно вынужденного положения. Из Светкиных баек. По санавиации в больницу на вертолете из какой-то богом забытой глубинки доставили тетку. Везли на носилках, на боку, в скрюченном положении, так же и больницу заносили, и на койку положили- боком. Раскрючить ее удалось только через сутки. Эти сутки она почти не говорила, еще и осипла вдобавок… Потом выяснилось — ей соседки доложили, что как она на работу, к мужу зазноба приходит, и они, гады, на супружеской постели, в ее доме занимаются развратом. Тетка не стерпела, решила подследить соперницу и морду ей набить, однако. Деревенский дом, забор на улицу, возле калитки — большая будка, огроменная собачища на цепи… Тетка утром вроде как на работу собралась, калиткой стукнула, потом по-тихому вернулась, выперла собаку из будки и сама в нее забралась. Придет разлучница и огребется по полной программе — с воем и гавканьем. День идет, час, два проходит, зараза-мужева любовница не приходит. Тетка решила из конуры вылезти. А в тот день мроз был минус двадцать, будка-то, конечно, с войлоком, утепленная, но все-таки. Спину заклинило так, что разогнуться она не смогла. Начала кричать, поняв, что так и замерзнуть можно. Народ по улице проходил, услышали крики, забежали во двор, крик из будки доносится, на них собачина без цепи бросается, не пускает никуда подойти. Позвали мужа, он отогнал собаку, будку разломали, тетку вытащили, а разогнуть не могут — орет как ненормальная, ее на машину, привезли в райбольницу, люди рассказали, как дело было, посмеялись, а поскольку случай сложный — то отправили в город на вертолете. Через месяц выписывали, муж за ней на машине приезжал… Да…