Елена Лабрус - Ветер в кронах

— Это же вы поставили отцу памятник?

— Я. Но заказал Он его сам.

— Расскажите мне о Нём? — сделала Катя упор на последнее слово, как и Нина Григорьевна, произнося местоимение, как имя.

— А стоит? — чуть склонила голову набок Шпиль. — Великий Писатель пожелал остаться неразгаданным. Но, между нами, в тайне он всегда надеялся, что вы захотите знать. И у меня есть кое-что для вас, — сообщила она заговорщицки. — Прогуляетесь со мной?

— Конечно, — с радостью согласилась Катя и посмотрела на часы. Стрелки едва доползли до одиннадцати. — Правда, в пять у меня автобус. Но у нас ещё полно времени.

— Я вас не задержу. Я живу здесь недалеко, через парк, — показала Шпиль рукой в окно и, вздохнув, бережно переложила оставшиеся книги с конторки на стол и погладила. — В то время я работала в букинистической лавке. И Он часами ковырялся в моих развалах. Ни слова не говоря. Делая вид, что увлечён только книгами. И всегда покупал только одну. И я знала, почему. Чтобы на следующий день прийти снова. Он думал, я его не узнала.

Она коротко глянула на Катю и ушла в сторону подсобки. И вернулась в распахнутом плаще, с зонтом и маленькой сумочкой на сгибе локтя.

И Кате показалось, что пространственно-временной континуум очередной раз оказался в отношении неё не прав. Эта женщина не могла принадлежать ни времени, ни пространству. Она словно существовала над ним, вне категорий. И на булыжной мостовой Санкт-Петербурга, и на выщербленном асфальте Острогорска, и в девятнадцатом веке, и в двадцать первом, как есть, с этим зонтом-тростью и в бежевом плаще, она смотрелась бы органично.

— Как вам наш климат? — спросила Шпиль на улице, решая, стоит ли ради этой мелкой мороси открывать зонт.

— Он прекрасен, — улыбнулась Катя, присоединяясь к её неторопливому шагу. — За исключением тех нескольких дней, когда я чуть не сварилась заживо.

— Я тоже не уважаю жару.

— Мне сказали, здесь лучше всего в сентябре.

— Мне больше нравится, когда выпадает первый снег. Море в снегу — не видела ничего более красивого и волнующего, — она улыбнулась Кате, тонко почувствовав сожаление, что Кате это увидеть, наверное, не суждено. — Уверена, что в вашей жизни и без моря в снегу будет масса всего куда более интересного.

— А как вы познакомились с отцом?

— Как же давно это было, — остановилась Шпиль, задумавшись. — И что это было? Лекция по литературному мастерству? На мне была ужасная жёлтая кофточка.

— Похожая на желток магазинного яйца? — спросила Катя и невыносимо пожалела, что не дочитала.

— Так и знала, что он это где-нибудь опишет, — хмыкнула Шпиль и продолжила идти.

— Он вёл дневники.

— Да, он не мог не писать, — развела она руками и запнулась. — Ох! Вот, например.

Шпиль оглянулась посмотреть, обо что споткнулась.

— Вот для нас с вами это — просто камень. А для него — осколок той кары Сизифа, брошенный нам под ноги, чтобы напомнить, что не следует пытаться обмануть смерть, — произнесла она утрировано высокопарно. — Или что надо смотреть под ноги, чтобы её нечаянно не приблизить. В зависимости от того, в каком настроении проснулся.

— Вы часто общались? — улыбнулась Катя её иронии.

— Очень редко. И это было жизненно необходимое условие для общения с ним. Даже не потому, что у меня был муж, дочь, семья. А потому, что Великий Писатель не выносил никого, кроме себя. Он и себя-то с трудом терпел.

— Не знаете, почему он сюда переехал?

— Мне очень трудно ответить тебе на этот вопрос. Если я скажу, что знаю, то совру. И если «не знаю», то тоже покривлю душой.

— Почему?

— Потому что, мне кажется, что он приехал из-за меня. Но это так заносчиво и самоуверенно, что я бы не посмела назвать вслух такую сомнительную причину.

— И всё же вам так кажется.

— Мы никогда об этом не говорили. Он никогда и не сказал бы правду. Но мы встречались в разных местах. Непредсказуемых, неожиданных. В Минводах у фонтанчика с питьевой водой. В Париже у Эйфелевой башни. В Москве на Параде Победы. И каждый раз это было словно нечаянно. И всегда у меня были какие-то дела: мой жених, что томился ожиданием в кафе, подруга, что тянула за рукав, деловая встреча, которую я никак не могла отменить.

— Вы ускользали, а он оставался?

— Но только когда он вдруг появился здесь, спустя много лет, я стала догадываться, что все предыдущие встречи были не случайны. А может, мне просто очень хотелось так думать.

Они шли по запущенному городскому парку.

Заросшие порослью вязов клумбы. Разрушенное здание клуба среди деревьев, отвоевавших себе всю площадь перед ним. Безносые белые статуи на выщербленных постаментах. И только мост, перекинутый через шумящую далеко под ним речушку, сиял чистотой свежих досок, не вписываясь в этот постапокалиптический пейзаж.

— У нас были очень простые отношения, — продолжила Шпиль, склонившись над железными перилами. — Мы встречались поговорить. Но не было ничего сложнее, чем эти разговоры.

Они постояли в молчании над бьющейся о камни журчащей водой и продолжили свой путь к дому Шпиль.

Пятиэтажка вынырнула из-за безликого забора какой-то базы неожиданно.

Катя отказалась зайти. Не хотелось разрушать таинственность этой необычной женщины её бытом. Прячась под грибом песочницы от надоедливой мороси, Катя осталась ждать, когда женщина принесёт что-то, предназначенное ей, дочери Великого Писателя.

— Это всё, что у меня есть, — протянула Шпиль завёрнутую в целлофановый пакет тетрадь и несколько писем. — Всё, что осталось на память о Нём.

— Так зачем же вы отдаёте это мне? — растерялась Катя, выбираясь из своего укрытия.

— Потому что тебе нужнее, — дружески похлопала Катю по плечу Шпиль, когда пакет оказался у девушки в руках. — Потому что только ты сможешь дописать ту книгу, что он так и не закончил.

— Я?! Незаконченную книгу? Но я…

— Ты так похожа на отца, — грустно улыбнулась Шпиль, приглашая Катю в обратный путь. — Он говорил, что ты пыталась заниматься всем, но никогда всерьёз не задумывалась о том, чтобы писать. Но именно это ты и умеешь.

Катя смутилась и всю дорогу пыталась вспомнить хоть какие-то подтверждения своего неожиданного таланта, в котором был уверен отец.

Разговор ушёл в сторону. Они говорили о каких-то незначительных вещах. О заброшенном парке, о том, как в жизни всё странно порой происходит. Кате было так легко со Шпиль, словно они знали друг друга всю жизнь. И очень не хотелось расставаться.

Но часы тикали, а у Кати было ещё столько дел.

— Я же никогда ничего не писала, кроме школьных сочинений, — уже стоя на автобусной остановке, вернулась Катя к теме, которая её так взволновала.

— Не чувствуй себя обязанной, — погладила её по плечу Шпиль. — И не думай больше об этом. Но, если однажды ты вдруг захочешь попробовать, знай, твой отец верил в тебя. В твой талант, в твою исключительность. Восхищался твоим лёгким характером, но всегда подчёркивал здравый ум.