Елена Лабрус - Ветер в кронах

Больше месяца она сопротивлялась. Отвергала очевидное, убегала от неизбежного, боролась с непреодолимым. Хватило единственного взгляда понять, как бесконечно он ей дорог. Как любит она в нём всё. Каждый упрямый волосок его щетины, каждую веснушку, изгиб бровей, движение ресниц. Его глаза цвета мха, с золотистыми лучиками у зрачка. И особенно его губы, дрогнувшие, чтобы сказать ей:

— Прости меня. Пожалуйста, прости меня.

— Тебе не за что извиняться, — смотрела Катя на его сухие губы, не отрываясь.

— Есть, — он снял с себя ключ и повесил Кате на шею. Обхватил руками её лицо и прижался губами ко лбу.

— Я простила, Глеб. Простила. Навсегда.

Он больше ничего не сказал. Самый пронзительный, самый последний, самый короткий его поцелуй обжёг Катины губы.

Глеб сам прервал его. В последний раз крепко-крепко прижал её к себе. И в последний раз отпустил.

Куда успела исчезнуть очередь?

Сквозь пелену слёз Катя видела — водитель ждёт её одну. Подчиняясь лишь его укоризненному взгляду, она преодолела эти несколько шагов до автобуса.

Запрыгнула на подножку. Не оборачиваясь, ни на кого не глядя, дошла до пустого места и сползла по спинке сиденья как можно ниже, лишь бы только не видеть в стекло одиноко стоящего на улице Глеба.

Двери зашипели, закрываясь. Автобус качнулся и мягко тронулся.

«Ну, вот и всё!» — Катя закрыла глаза и давилась слезами, прижимая к губам ключ. Ключ, что ещё хранил тепло его тела. Ключ, на котором было выбито «Люблю».

Как в бездонную пропасть падая в своё отчаяние, Катя не сразу поняла, что произошло.

Автобус резко остановился, пассажиры забеспокоились, выглядывая из-за спинок сидений. И когда двери снова зашипели, стали возмущаться незапланированной остановке.

— Простите! Извините, — мэр Острогорска ослепительно улыбался, двигаясь боком по проходу и поминутно кланяясь в разные стороны, как популярный актёр. — Я вас долго не задержу.

— Пошли, — протянул он Кате руку. — Я сам отвезу тебя в аэропорт.

И двинулся в обратную сторону, всё так же кланяясь и извиняясь, но уже крепко-накрепко сжимая Катину ладонь.

Глеб забрал из грузового отсека Катин чемодан. И погрузив его в свой багажник, отряхнул руки.

— Что за кирпичи ты всё время туда-сюда возишь?

— Разные, — пожала плечами Катя.

— Прости, — прижал её Глеб к себе. — Не смог тебя отпустить.

— А на самолёт отпустишь? — обхватила его руками Катя.

— Ещё не решил. Но за дорогу надеюсь тебя переубедить.

— А если я не передумаю?

— Полечу с тобой, — ответил он, не задумываясь. — Кто-то же должен таскать твой неподъёмный чемодан.

Глеб открыл для Кати дверь машины. И скрип кожаного сидения заглушил её вздох. Вздох глубокого облегчения. Трепетной радости и блаженного умиротворения.

Наверное, только после самых глубоких переживаний бывает чувство, когда хочется летать. Причём это желание подкреплено стойким ощущением, что и можется. Что где-то между лопатками не просто чешутся — уже прорезались крылья. Можно оттолкнуться и полететь. Рядом с Глебом Кате казалось, что она уже летит.

Его горячая ладонь, сжимающая Катины пальцы. Запах его парфюма, который Катя вдыхала полной грудью и медленно-медленно выдыхала. Его машина, родная, с привычно заедающим ремнём безопасности. Его очки в тонкой чёрной оправе.

Всё это было так знакомо, любимо, уютно. Даже моросящий дождь. И запотевшие стёкла. И мелькающие дворники.

И то, что они вместе, было так правильно, так логично и так истинно. Потому что их уже объединяло нечто большее, чем скромные общие воспоминания и физическое притяжение. То, о чём Глеб ещё не знал. И Катя уже была близка к тому, чтобы ему довериться.

— Скажи, ты так болезненно отреагировал на беременность своей бывшей жены. Почему?

— Уф, — выдохнул он. — Ну и вопросики у тебя.

— Да, обычные. Давно собиралась у тебя спросить. Но вот всё как-то не получалось. Ты расстроился, что она вешала тебе лапшу на уши?

— Ты знаешь, нет, — он пожал плечом, и его пальцы, держащие Катину ладонь, дёрнулись и перехватили её покрепче. — Я вообще расстроился не из-за её живота.

— Потому, что она предпочла тебя этому плюгавому Стасику?

— Тоже нет, — засмеялся он. — Мне кажется, они стоят друг друга. Плешивый таракан и лягушка-царевна. Если ты сделаешь себе когда-нибудь такие губы: так и знай, я с тобой разведусь.

— Ты ещё даже не женился, — возмутилась Катя.

— А ты сомневаешься, что я женюсь? — Глеб глянул на неё краем глаза и поморщился, словно она сказала какую-то несусветную глупость.

— Как у тебя всё просто, Адамов, — улыбнулась Катя. — А если я откажусь?

— Не смеши меня, — усмехнулся он. — Я умею быть очень убедительным.

— Неужели изменишь своим принципам? Ты же решил с женитьбами завязать.

— Я же не знал, что встречу тебя. И знаешь, — он вдруг стал неожиданно серьёзен. — Ты права, я болезненно отреагировал на Ленкину беременность, потому что вдруг понял, что хочу своих детей. Но, — он повернулся к Кате на несколько мгновений, словно убедиться, действительно ли он хочет ей это сказать, — я стараюсь не повторять своих ошибок. Поэтому скажу сразу. Я хочу не чьих-то, я хочу только наших с тобой детей. Твоих детей. Но если у нас вдруг окажутся с этим проблемы, я смирюсь.

Он поднял её руку и прижался к ней губами. Тяжело вздохнул, словно уже смирился.

— Приму, — переложил он её руку, прижав к груди. — Потому что ты нужна мне. Даже не так. Мне нужна только ты.

Катя выпрямила его руку и, наклонившись, прильнула к плечу.

— Ты не хочешь остановиться? — вываливать такие новости на ходу не хотелось.

— А надо?

— Очень.

— Ещё минут десять потерпишь? Сейчас поднимемся на перевал, спустимся, и можно будет сделать остановку.

— Как скажешь, — прижалась Катя губами к его рукаву.

— Я опять тебя расстроил? — Глеб пытался заглянуть в её глаза, но Катя отвернулась. Словно боялась, что он увидит в них её счастье. Словно боялась, что, как всегда, он всё поймёт без слов.

— Нет-нет, наоборот, — Катя вернулась в своё сиденье, уставившись на дорогу, и Глеб больше ни о чём не спрашивал.

Слева от них ввысь уходила скала. Справа, огороженный белыми столбиками, вниз уходил крутой обрыв. Уже лишь по тому, как выглядывали из него верхушки деревьев, можно было догадаться о его крутизне.

Джип Глеба ехал по самому краю дороги, уходящей вверх стремительным серпантином. Катя как раз зевнула, чувствуя, что закладывает уши, когда навстречу выехала фура.

Только когда кабина её стала неестественно крениться, Катя поняла, что прицеп уже занесло. Что огромный, как туша белого кита, он не едет, а скользит им навстречу на боку, вспарывая асфальт, ощетинившись чёрными колёсами.