Елена Лабрус - Ветер в кронах

— Держись! — успел ей крикнуть Глеб, выворачивая руль.

Но Катя не двинулась с места. Вжавшись в кресло, она ждала неминуемую встречу. Дёрнулась вбок от удара.

И наступила темнота.

Конец первой части

«Дорогому Василию, согревающему эти холодные строки своим теплом», — оставляю я надпись на форзаце «Грани». А она протягивает «Поющую сердцем».

— А эту кому? Вашему попугаю? Может, ему тоже приглянулись тиснение или корешок? — я пытаюсь шутить, но, кажется, выходит зло.

— Нет, это подруге, — грустно улыбается она. — Она просила подписать.

Она берёт свой испачканный моим росчерком томик, благодарит и уступает место другим, страждущим получить мою каракулю, обречённую на бессмертие.

Я тоскливо оглядываюсь на очередь.

И тридцать минут спустя всё же срываюсь её догнать. На что я надеюсь?

Ненавижу свои обязанности популярного писателя, что не позволили уйти, когда я хотел. Ненавижу лето — будь на улице зима, девушку могла бы задержать очередь в гардероб. Ненавижу тяжёлые двери — я распахиваю их, чтобы кинуться в погоню. Но меня встречает лишь горячий воздух улиц, пропахший плавящимся асфальтом, пылью и выхлопными газами.

Ненавижу город! Она растворилась в его душном мареве. И я не знаю, как мне жить теперь. Без неё».

Катя закрыла пахнувшую типографской краской книгу и откинулась на мягкие подушки качелей.

«И я не знаю, как мне жить. Без него».

Яркое летнее солнце слепило сквозь закрытые веки и беспощадно напоминало о том дне, когда они с Глебом встречали восход на старом маяке.

Глеб погиб.

Катя не знала, как жить без него. Но как-то жила.

Два года. Без него.

Всё врут — время не лечит. Время закидывает событиями, как дворник яму во дворе — ветками, мусором и осенними листьями. Но яма остаётся ямой. И дыра в Катиной груди, где когда-то было сердце, тоже осталась дырой. Она забывала о ней, только когда прижимала к себе сына. Ванька был так похож на отца.

— А где мама? Ваня, где мама? — Андрей поставил на землю пухлого карапуза и, счастливо улыбаясь, он делал неуверенные шаги.

— Иди сюда, мой хороший, — отложила Катя книгу в сторону, протянула руки навстречу сыну и подхватила его за мгновенье до того, как он испугался своих ещё неловких шагов и собирался упасть. Прижалась губами к тёмным волосёнкам.

— Скоро он будет бегать быстрее тебя, — Андрей сел рядом, качнув сиденье. И Ванька обрадовался, стал прыгать на Катиных коленях, желая продолжить это катание.

— Да, я хорошо уже хожу, — отмахнулась Катя. — Что ты наговариваешь! Бегать ещё не скоро, конечно, буду. Но даже хромаю уже не сильно.

— Тебе кажется, — улыбнулся Андрей. Он отталкивался одной ногой от земли, доставляя радость ребёнку, а вторую подогнул под себя и упёрся коленом Кате в бедро.

— Я тоже хочу, чтобы к алтарю ты дошла не хромая. Это обратно я уже унесу тебя хоть на руках, — улыбнулся он мягко и поднял руку, чтобы обнять Катю за плечи.

— Андрей, ну пожалуйста, — её жалобный взгляд скользнул по его щетине. — Не дави. Дай мне время.

— Кать, — посмотрел он на неё грустно. — Я ждал, пока родится Ванька. Я ждал, пока ты допишешь свою книжку. Я ждал, пока закончатся все эти операции. Я буду ждать столько, сколько будет нужно, но мне кажется, ты тянешь намеренно. Скажи, если ты передумала. Я постараюсь понять.

— Нет, нет, Андрей, — Катя сжала его ладонь. — Я не передумала. Я просто хочу поправиться.

Он тяжело вздохнул. Она отказалась от услуг массажистки, сказала, что хлопотно ездить на физиопроцедуры, даже магнитным прибором, специально купленным, пользовалась не каждый день. Андрей был прав — она беспощадно тянула время.

Два года Андрей терпел всё. Её истерики, её апатию, её депрессию. Гасил своей молчаливой поддержкой её испепеляющую боль. Мотался между Снежичем и Острогорском. И пусть больше был там, чем здесь, все эти два года ждал её решения. И после того, как Ваньке в апреле исполнился год, Катя сдалась. Она попросила дать ей время, чтобы нога зажила настолько, чтобы к алтарю она пошла, не прихрамывая. А прооперированная несколько раз лодыжка продолжала болеть уже третий месяц.

— Андрюша, пойдёмте обедать, — вышла в сад бабушка. — Катя!

Она вытерла руки о повязанный поверх платья фартук, направляясь к качелям.

— Ты ж мой золотой! — хлопнула она в ладоши, глядя на Ваньку, подпрыгивающего на Катиных коленях, и протянула к нему руки. — Давай-ка я его заберу. А Андрей поможет тебе.

Но Ванька вцепился в мать, изо всех сил обняв её за шею.

— Ах вот как? Не хочешь идти с бабулей? — укоризненно покачала головой бабушка.

— Ничего, ничего, я дойду, — стала подниматься вместе с ним Катя, и Андрей подхватил её под локоть.

Она прихрамывала. Но Ванька и эта боль в ноге — всё, что у неё осталось после той аварии. Всё, что позволяло ей помнить Глеба. Ежечасно, ежеминутно, каждый миг. Ни с одним, ни с другой Катя не желала расставаться.

— Дима не звонил? — спросила бабушка, разливая по тарелкам ароматный летний борщ.

— Нет, — Катя забрала у сына ложку, которой он пока играл, а не ел.

— Мне звонил, — Андрей резал хлеб и, как всегда это делал, краем глаза следил за Катей. Её казалось, он и ночью спит вполглаза и точно знает, когда она сбегает от него в сад. Только молчит.

— Вот как? — с возмущением повернулась к нему Катя. — Значит, теперь он больше общается с тобой, чем со мной?

Андрей лишь пожал плечами, сметая в руку крошки.

— Он сказал, что они с Настей приедут к выходным. Она привезёт тебе договор с новым издательством. Перевод на английский оно будет делать за свой счёт.

Катя зло упёрлась руками в стол, отодвинулась вместе со стулом и встала.

— Просто замечательно. Теперь они и по книге решают вопросы с тобой?

Вспышки её гнева начинались внезапно. Иногда с невинной фразы, вот как сейчас. Пусть это было эгоистично, но это — её работа. Катя очень ревниво относилась к тому, когда проблемы, связанные с книгой, обсуждали без неё.

Она ушла к окну. И встав спиной ко всем, рассматривала цветущие в оконных ящиках петунии.

— Они ничего со мной не решают, — как всегда спокойно отреагировал Андрей. — Это просто информация, которую мне передали. Для тебя.

— И ты даже не удосужился её до меня донести, — ответила Катя, не поворачиваясь.

— Прости, я забыл.

Катя слышала, как бабушка на него цыкнула. Видимо, он собирался к Кате подойти, но её суровая и волевая бабушка ему не разрешила.

— Это было в дороге, когда мы возвращались после прививки, — всё равно оправдывался он. — Разговор ограничился только этой парой фраз и всё.

— Катерина, твой обед стынет, — строго сказала бабушка, и, судя по тому, как заворковала над Ванькой, сама принялась его кормить.