Фиона Вуд - Дикая жизнь

Она спрашивает:

– Та девчонка на фото… вы с парнем на фото друзья или это твой бывший?

Я выдаю ей сжатую версию: девчонка с фото умерла, когда умер парень, который на фото рядом с ней.

Ей хочется знать подробности, но я так долго держала ее на расстоянии, что спросить она не решается.

– Сочувствую, – выпаливает она.

Вид у нее такой потерянный, что я сокращаю расстояние между нами.

– Иногда мне кажется, что я вижу тебя настоящую, Сибилла, но потом ты снова становишься размытой – когда беспокоишься только о том, что подумают о тебе окружающие, как тебе вести себя, чего от тебя ждут, кому ты нравишься, кому нет, надо ли говорить то, что ты думаешь, или не стоит, на твоей стороне Холли или нет, считают ли тебя своей, или это только из-за Бена, или из-за рекламного щита… Ты должна быть только одним человеком: самой собой. С тем, как тебя воспринимают окружающие, ты ничего не сможешь поделать. В твоей власти только то, как ты сама относишься к людям.

Я не хотела доводить ее до слез.

– Завтра ты должна показать всем этим кретинам, что ты его друг.

Она продолжала плакать – надеюсь, скорее с облегчением, чем от злости, потому что услышала, как ей говорят правду.

Как ни странно, и мне стало легче, как только я достигла критической точки, где молчание требовало больших затрат энергии, чем откровенность.

И я обняла ее, и почувствовала, будто тугие узлы у меня в груди развязались сами собой.

Как бы мне ни хотелось сразу же увидеться с Майклом и попробовать все уладить, попасть в мальчишеский корпус до завтра было невозможно.

И у меня состоялся другой разговор.

В «Беннетте», все еще под впечатлением от горькой правды, услышанной от Лу, я попросила Холли сходить со мной в прачечную-сушилку. До «блокировки» оставалось еще десять минут.

Кажется, целая вечность, а не семь недель прошло с тех пор, как мы в первый раз подогревали здесь бутеры. Тогда я не знала, буду встречаться с Беном или нет. Тогда все еще восторгались дурацким рекламным щитом. Жизнь в лагере и будоражила, и ужасала нас.

А теперь я умею бегать. У меня по-прежнему сильно краснеет лицо, но я стала крепкой и подтянутой. Я узнала, что такое секс, но решила повременить с ним, потому что считала, что так будет правильно. Я все еще не на сто процентов уверена, что я права, но обязана доверять своей интуиции, иначе она вообще перестанет работать.

Все это время я верила, что Холли вернется ко мне и мы снова будем друзьями. А теперь я даже не знаю, оправится ли наша дружба от такого удара, и хочу ли я этого. Лу права: хватит быть настолько бесхребетной.

– Откуда у тебя письмо?

– Он оставил его на своей кровати.

– А ты что там делала?

– Ходила в гости к Винсенту.

– Письмо было в конверте?

– Да.

– С адресом?

– На нем было твое имя и надпись: « не отправлять ». Естественно, я его забрала. О тебе забочусь, дорогуша.

По давней привычке я ищу ей оправдание, но мое вечное «Холли есть Холли» уже не срабатывает. Она втянула меня в такую гадость, какую я себе даже представить не могла. Не знаю, как буду завтра смотреть Майклу в глаза.

– Как ты могла?

– Как я могла? Может, лучше спросишь, как он мог написать такой дикий бред? – Она смеется и качает головой, вспоминая письмо. И ей хватает наглости возмутиться: – Я-то думала, ты оценишь! Я не побоялась всем показать, как этот тип к тебе относится. Должен же был кто-то объяснить тебе, что происходит. Ты дочитала письмо?

– По-моему, не стоит. Оно не предназначалось для моих глаз.

– Ой, да ладно, не прикидывайся паинькой! Оно начинается « моя драгоценная Сибилла …» Прямо так и написано. Как будто он на самом деле любит тебя.

– Наверное, любит. – Я знаю, что это правда. – Но только как друг. Это не преступление.

– В письме нет ни слова про дружбу. В нем про любовь .

Письмо до сих пор у меня в кармане.

– Да ладно, для чего еще нужны друзья? Хочешь сказать, не надо было его тебе показывать?

Наша драма доставляет ей море удовольствия. Унизить Майкла? Без проблем. Поставить в неловкое положение Сибиллу? Запросто. Не задумываясь. Прямо сейчас, в эту минуту, я ее ненавижу.

– С Майклом ты перестаралась, – говорю я. Слабовато, тем более что мне хочется придушить ее. Я стараюсь держать в памяти слова Лу и оставаться собой. Но я слишком разнервничалась, чтобы построить связную фразу.

– Это он перестарался. Ты прочитай письмо, прочитай. Он же твои волосы жрал, чтоб его, – по-твоему, это нормально? Думаешь, он не заслуживает, чтобы его разоблачили?

– Я точно знаю, что больше он так не делает, – хм, несомненно, странный поступок… но я не дам меня отвлечь. – Как думаешь, каково Майклу сейчас?

– Сгорает от стыда – так ему и надо. Не будет подбивать клинья к чужой девушке.

– Я не собственность Бена. Ты же знаешь, я такое терпеть не могу.

– Так ты что, пожалела Майкла?

– Не болтай чепухи.

– Вот именно, так в чем проблема? Признай наконец, что он чокнутый и мерзкий тип!

– Он – Майкл. Он прелесть. Не какой-нибудь заурядный парень. Он мой самый давний друг, – к горлу подкатывает тошнота при мысли, что он делает в эту минуту. Вернулся к себе в корпус? Нашел что-нибудь поесть? Кто позаботится о нем? Поднимут ли его на смех соседи по комнате или просто оставят в покое?

– Который думает о тебе всякую жуть, – подхватывает Холли.

– Жуть – понятие растяжимое. Никакой он не мерзкий. До сих пор не верится, что ты до такого докатилась, Хол. Да еще у всех на виду. Это было подло, – у меня наворачиваются слезы.

– Честность – лучшая политика.

– Мне не нравится твой способ проявлять честность.

– А Бен знает, как ты защищаешь Майкла? Ты что, забыла, с кем встречаешься? Где же твоя преданность? Послушать тебя, так сразу и не поймешь. А тебе не приходило в голову, что твой парень начнет ревновать тебя из-за дружбы с Майклом?

– « Я повода ему не подавала ».

– Что?

– Ничего.

пятница, 23 ноября (позже)

Майкл исчез.

Убежал в ночь. Это худшее, что он мог сделать.

Для человека, настолько глубоко понимающего окружающий мир, он совсем не умеет держать удар. Надо было хотя бы притвориться. Я, Лу, гроссмейстер лицемерия, могла бы научить его в два счета. Но теперь уже слишком поздно.

В «Беннетт» нагрянули в половине двенадцатого.

В учительской начались допросы.

Мы с Сибиллой сказали им: да, он был расстроен, нет, ничего не говорил о своих планах пойти на пробежку, да, на самом деле расстроился, потому что его дразнили, не помним кто, нет, повода тоже не помним, да, когда он уходил из столовой, он казался взволнованным, нет, систематически его не дразнят, не травят и не запугивают.