Виктория Мальцева - 15 минут

Я вполне трезво отдаю себе отчёт в том, что мой муж, возможно, стал бы уникальным самцом, способным на стопроцентную верность своей самке, если бы… если бы наша семейная жизнь не пережила удар. Она выстояла, но покорёжилась до неузнаваемости.

И теперь мы те, кто есть, а поиск виноватых — проблема не только дискуссионная, но и диалектическая.

Я замечаю его сразу, как вхожу в холл колледжа. Одетый в знакомую кожаную куртку Ансель сидит в кресле у окна, скрестив на груди руки и широко раздвинув колени. Никогда не думала, что облик человека может так сильно обжигать.

Увидев меня, он резко поднимается, а я ускоряюсь в направлении своего места назначения. Замкнутые пространства в виде лифтов мне ни к чему, поэтому я устремляюсь к двери, ведущей на лестницу, успеваю подняться только на один пролёт и слышу нервный удар той же двери. Мне не нужно оборачиваться, чтобы знать, кто это.

И вот теперь я бегу, стиснув зубы и боясь споткнуться, направив все свои физические силы и уцелевшую ловкость на то, чтобы скрыться от человека, так глубоко меня оскорбившего.

Самое главное — успеть не только открыть дверь преподавательской комнаты, но и закрыть её — этот парень не Кай, он не станет спрашивать, чего я хочу. И мне почти удаётся дрожащими руками всунуть ключ в замочную скважину с обратной стороны, но не провернуть его. Мгновение, и злополучная дверь больше не имеет значения — моё тело впечатано в стену.

Первая же мысль — закричать, позвать на помощь, но её опережает другая — что будет с Анселем, когда охрана примчится? Плевать на репутацию, в моём случае ей уже ничто не повредит, но последствия для парня могут быть плачевными: абьюз уголовно наказуем. Вслед за этими двумя меня посещает третья — последняя и решающая мысль: так даже лучше. Пускай всё уже случится, произойдёт. Не важно, что было до этого, я ведь решила ответить ранившему меня мужу тем же? Так к чему откладывать?

«Это всего лишь одноразовая связь!» — говорю себе.

Связь?

«Связь» — это ведь от слова «связывать»? Или «связаны»?

Ансель одним рывком разворачивает меня лицом к стене. Я прислушиваюсь к собственным ощущениям: небольшая боль на части рук выше предплечий, где секундой ранее стальной хваткой сжимались его пальцы, и удовольствие, Эдемовой змеёй ползущее по моему телу, потому что те же пальцы теперь я ощущаю на своих бёдрах. Ансель будто снимает пробу, пытается понять, хочет продолжения или… хочет — мгновением позже я получаю недвусмысленное этому подтверждение.

Стараюсь контролировать себя — да, теперь мне это нужно. Игра перестала быть игрой, внезапно обернувшись реальным ходом времени и событий. Мои губы вжаты в холодную краску стены, и я соображаю, что мне нужно чуть повернуть голову, чтобы ёрзать по ней щекой, а не губами. Едва удаётся совершить этот непростой манёвр, как пальцы Анселя проникают внутрь меня, заставив выдохнуть… ладно, не только выдохнуть: кажется, это был стон.

— Громче! — требует, обжигая мою щёку и ухо своим дыханием.

Разве голос этого мальчика когда-нибудь был таким мужским, грудным, сипяще-хриплым? Похоже, маска и театральный костюм слетели не только у меня. А если быть до конца честной, то я со всей серьёзностью изменяю мужу. Изменяю, потому что ответный шаг превратился в удовольствие.

Его рука совершено мокрая, и мне, кажется, уже наплевать на тот факт, что все обстоятельства в их совокупности предполагали совсем иной расклад и ход данного мероприятия.

— Ещё громче!

Это что-что невероятное: я подчиняюсь его командам и отпускаю поводья, высвобождая… себя. Да, я позволяю своим стонам существовать, не оглядываясь на рамки и социальный статус.

— Чего ты хочешь, скажи? — спрашивает.

Ему нужно, чтобы я просила, и я прошу:

— Давай!

Ансель — необычный любовник, непредсказуемый. Его нежность неожиданно перевоплощается в грубость, податливость сменяется агрессивным стремлением доминировать. Он недолго гладит мои бёдра, затем резко сдирает бельё, заставив всем телом вздрогнуть. И я не слышу, нет, но всей душой чувствую его усмешку.

Его крепкие руки одним движением раздвигают мои ноги шире, и он входит без дразнящих предупреждений, как делал мой муж, его губы не целуют мои, вообще не целуют — они вжаты в мой затылок, часто и рвано выдыхая обжигающе горячий воздух.

И я, быть может, даже могла бы задуматься о том, почему он настолько горячий, или прислушаться к боли от его вжатых в мою кожу пальцев, если бы в эти секунды, в этой лучшей версии моего личного пространства и времени меня не трахали так жёстко сзади.

После он обнимает меня. Обнимает так, как обнимал бы муж свою любимую жену.

— Прости… Я не хотел… так, — глухо хрипит в мои волосы.

А как ты хотел? — мой немой вопрос. Я опускаю юбку платья, тороплюсь прикрыться. Если отбросить удовольствие в сторону, случившееся не сделало главного — не успокоило душу. Мне не легче, нет, мне тяжелее. Гадко, мерзко, стыдно. Я взрослая женщина, он молодой парень, и между нами сейчас была не близость, а грязный, животный секс.

Ансель не отпускает — сцепляет руки плотнее и, прижавшись лбом к моему виску, просит ещё раз:

— Прости… я могу иначе, умею по-другому.

Я молчу: произошедшее имеет слишком большое для меня значение. Этот сожалеющий о своей несдержанности парень — второй мужчина в моей жизни. Наконец, он отпускает меня. Дрожащими руками расправляю платье, приглаживаю волосы и боюсь смотреть в его глаза.

— У тебя есть кто-нибудь? — спрашиваю только, чтобы не молчать.

Он тянет с ответом, потом признаётся:

— Нет.

И не зеркалит вопрос мне, потому что мы всё уже давно выяснили.‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

Ансель хмурится — я это не вижу, но чувствую. Пресловутый собственнический инстинкт работает даже в том случае, если жена чужая, а ты подлый интервент.

— Ты что, любитель БДСМ, или как там это теперь называется? — запинаюсь, поймав мысль, что намеренно, даже в речи, подчёркиваю свой возраст.

— Что?! — в его глазах как будто искреннее удивление, словно он и не ожидал подобного вопроса, застигнут врасплох.

— Ты со всеми своими девочками так… спишь?

— Нет, не со всеми.

— Есть какой-нибудь принцип, которым ты руководствуешься, решая, с кем — как, кому — что?

— Нет никакого принципа.

Его взгляд становится острым и закрытым.

— Значит, кому как повезёт?

— Нет, не значит.

Мои брови ползут вверх, а Ансель с явным усилием раздвигает створки своей захлопнувшейся раковины:

— Со мной такое было впервые. И не спрашивай, почему — у меня нет ответа.