Виктория Мальцева - 15 минут

— Я заметила, но не была уверена, а теперь… Боже, неужели и там тоже?

Ансель молча кивает, подмахивая головой в такт энергичной музыке, неожиданно сменившей спокойную, и, словно потеряв интерес к беседе, переключает взгляд на виднеющееся сквозь стекло озеро.

— А почему снял?

Его глаза мгновенно возвращаются ко мне, на этот раз совершенно точно полные иронии:

— Могу вернуть, если хочешь!

И тут же уточняет:

— Туда!

Я не могу не улыбаться. Эта улыбка раздирает меня на части, будучи непотопляемой:

— Ансель… — тяну, стараясь выиграть время, — я не уверена, что у меня вообще есть какое-либо мнение на этот счёт. И я бы, возможно, его составила, если бы ты поделился ощущениями… потому и спросила «почему снял?», но ты ответил вопросом на вопрос, так что…

— Надоело. Просто надоело быть клоуном. А если тебя интересует, ценили ли девушки мой интимный пирсинг — то да, ценили. И я готов вернуть его, но только для тебя! — скалится.

— Что именно там было?

— Шарик.

— Шарик?

— Да, дамам он очень нравился. А мне нравилось нравится дамам.

— Разонравилось?

— Почему?

— Ну, ты же его снял…

— Да просто приоритеты сместились, — пожимает плечами.

А я спешу увести беседу в другое русло:

— Эта надпись у тебя на груди, на каком она языке?

— На моём собственном.

— Да ладно!

— Нет, серьёзно. Мы с братом в детстве придумали свой язык, чтобы общаться в случае попадания в плен или там, если вдруг инопланетные расы нас поработят, и при этом будут владеть всеми языками Земли. В этом случае, — тут он вытягивает свою очерченную мышцами руку, — мы смогли бы возглавить сопротивление и сэкономить время на разработке нового языка.

Я с трудом давлю улыбку, но она, упёртая, всё равно просачивается. Наверное, через глаза.

— И не думай смеяться! Ты же не можешь отрицать серьёзность… да и дельность такого плана на случай предстоящей угрозы! Кто-то же должен был подумать о будущем человечества!

— Ладно. Окей. И как она переводится, эта надпись?

Ансель обращает свой взор на собственную грудь, затем, медленно ведя линию от одного плеча к другому, читает:

— «Ценность жизни не в том, какое количество вдохов ты сделал, а в том, сколько раз у тебя перехватило дыхание».

Если до этого момента молодой любовник воспринимался мною как, скорее, конфетка в ярком фантике, которую мне волею случая довелось попробовать, то после он просочился в душу. Такие вещи не происходят на пустом месте. Ничто не случается просто так.

Аномально тёплый и солнечный в этом году апрель позволил нам самозабвенно окунуться в лето. Мы всё ещё мало друг друга знаем, эта дистанция, невозможность предвидеть или предсказать следующий шаг заставляет обоих одновременно и быть в напряжении, и предвкушать сближение.

В эти два дня в моей голове пятна. Если жизнь — чёрно-белое фото, то теперь на нём появились засвеченные фрагменты, большие и маленькие. Это моменты, которые я проживаю сегодня, сейчас, не имея памяти и опыта, веса десятков прожитых лет. Я вижу внушительность и очарование покрытых тёмно-изумрудной хвоей гор, пузырьки игристого вина в бокале, вручённом мне Анселем, слушаю наши беседы, чувствую близость. Но главное, я ощущаю магию интимности, не имеющей ничего общего с сексом.

Прямо перед домом не так давно, судя по сохранившему свой цвет дереву, построен дощатый пирс.

— Снова будешь купаться?

— Конечно. Хочешь со мной?

— Я плавать не умею.

Ансель усмехается, стягивая футболку:

— Ладно. Окей.

Я не помню, чтобы в двадцать меня восхищала красота мужского тела. На первом плане были слова, жесты, поступки, то, как реагировали на мужчину окружающие. Я с самого начала интуитивно искала защитника, но не мышцы, размах плеч или тонкость талии. А теперь, почти в сорок, всё это физическое богатство способно лишить мои мысли ясности. Однако в данной слабости я не одинока: Оливия наблюдает за нами, развалившись в иланговом кресле и думая, что солнечные очки — надёжный камуфляж. Сколько ей? Лет восемнадцать от силы, но такого количества женской уверенности у меня не было даже в тридцать.

Ансель с разбега запрыгивает в воду, а вынырнув, провозглашает на всю округу:

— В Арктике намного холоднее, чем в апрельском озере Култус! Пррыыыыыгай ко мнеееее!

Меня разбирает смех, и вот в таком стопроцентно счастливом состоянии, я растягиваюсь на пахнущих сосной досках. Лежу на спине, раскинув по сторонам руки и ноги, вдыхаю запах кедра, смотрю на ослепляюще яркое небо и… живу.

Не знаю, за что Вселенная решила меня наградить этим моментом, но он навсегда останется со мной одним из самых полных и полноценно прожитых. Яркость света над моими закрытыми веками внезапно пропадает, я ощущаю холодные капли на лице, плечах, кистях рук. Распахиваю глаза и вижу нависающую надо мной грудь, юную кожу, всё ещё стекающую по ней воду. Этот кадр моей реальной жизни заставляет меня потеряться, забыть обо всём. Я вытягиваю обе своих руки, стремясь дотронуться, прижимаю ладони к мышцам, глажу их, сползая от плеч к животу.

Ансель закрывает глаза и, кажется, тоже проваливается. Следующее, что я осознаю — его губы, и на этот раз они неистовы, неуправляемы, будто в нашем царстве колдовство изменило не только меня.

Когда тебе двадцать, ты не задумываешься о таких сложных категориях как, например, красота. Ты просто находишь те самые губы и тянешься к ним своими. Но в сорок вопросы задаются сами собой: почему именно он? Почему именно его мать природа или Господь Бог одарили деталями, складывающимися в одну настолько влекущую, даже порабощающую картину?

Его губы полнее полных, но не по-женски слащаво, а по-мужски очерчены строгой ломаной линией. Они налиты молодостью, юношеским неутолимым голодом, окрашены в малиновый цвет страстности. И теперь, когда я обязана думать о куда как более серьёзных вещах, все мои мысли и желания сфокусированы на этих губах. Я хочу облизать их, скользить по ним, обернуть в свои.

Ансель — маятник, человек, не терпящий стационарности. В одну секунду он подбрасывает тебя в небо, в другую делает шаг назад, чтобы ты побольнее шмякнулась о землю.

Я решаю приготовить обед. Вернее, вспомнить, как это делается. Цель увлекает с головой, и к тому моменту, когда миссия почти уже подходит к концу, я вспоминаю о своём спутнике в этом коротком путешествии в счастье и вдруг осознаю, что давно его не видела.

Выхожу на террасу, опираюсь на перила и… обнаруживаю то, с чем рано или поздно должна была столкнуться: Ансель, раздетый по пояс, возится у катера, пришвартованного у нашего пирса, и рядом с ним — Оливия.

Оливия… Не тонкая и не звонкая, а с упругими формами в самых правильных местах, стиснутых чёрным купальником. Её трусы сверху достают почти до талии — по моде тридцатых годов прошлого века, а снизу максимально открыты в лучших традициях бикини моей юности. Плетение тесёмок крест-накрест на их боковинах словно приглашает глазеющего нечаянно потянуть хотя бы за одну из них и увидеть объект, так сказать, целиком. Её темные волосы скручены в узел, на голове ободом кокетливо повязан красный платок — юная, стильная, и только интересующим её самцам доступная.