Виктория Мальцева - 15 минут

Его босые ступни свисают с края кровати, потому что, не будучи трезвым, он не сумел лечь правильно, ровно, и я ловлю себя на том, что ощущаю физически его дискомфорт, испытываю острое желание поправить его ноги и даже успеваю обдумать варианты того, как это сделать так, чтобы не разбудить, но…

Но не успеваю, Вселенная решает вмешаться и остановить меня: экран телефона, лежащего на кровати, загорается, и через пару секунд глухую тишину спальни уничтожает нежная трель уникального контакта в списке моего супруга. Он приподнимает голову, проводит рукой по лицу и принимает вызов, несмотря на то, что на часах половина первого ночи:

— Да, Джен…

И я, не дыша, закрываю за собой дверь. Выдыхаю уже в своей комнате, стравив в этом долгом протяжном выдохе всю тупую зудящую боль и все свои мысли. Шарю в поисках своего телефона и набираю другой уникальный номер.

— Викки? — сонно отвечает Ансель.

— Ты сейчас один? — спрашиваю, надеясь на лучшее.

— Я всегда один, если тебя нет рядом. Приезжай.

Ансель полулежит в своём кресле у панорамного окна и смотрит не на меня, а на свой мольберт с разводами различных оттенков розового — весна вдохновила его на магнолии, отражённые в разлитой на асфальте воде. Не было бы в его манере ожидания меня ничего из ряда вон выходящего, если бы он не был совершенно голым. Мои глаза упираются в его живот и застревают.

— Ты опоздала.

— Немного…

— На один час.

Пауза.

— И сорок четыре минуты.

— Ансель… — ищу в своей беспечной голове оправдания.

Он поднимается и направляется ко мне, я силой заставляю себя оторваться от его паха и посмотреть в глаза, а в них — пугающая бездна, обещающая нечто непоправимо неправильное. Его тело прижимает меня к стене, и даже через многочисленные слои одежды я ощущаю жар его неугомонности. Ощущения — я вся в них: мягкость прикосновений губ к моим скулам, щекам, шее, ключицам. Влажный след языка на коже, трение ладоней, сплетение пальцев и пустота в том месте, где должна была быть моя разумность.

Господи, что я делаю? Что я здесь делаю? Ведь ответный реверанс мужу уже давно позади…

Мои ладони боготворят молодость его тела, повторяя руки, плечи, спину, разглаживая грудь, обласкивая бёдра. Пальцами тоже можно чувствовать, поэтому мои в этот миг самозабвенно рисуют своё восхищение, скользя по безупречным кривым.

Ансель сводит брови, прикрыв глаза, дышит жёстче, рванее, жадно и помногу заглатывает воздух. Его большие ладони уже давно легли поверх моих — не дают ни миллиметра свободы, ведут, направляют: к его груди, животу, паху.

Наше дыхание творит музыку — прелюдию к полноценной многочастной симфонии.

Закрыв глаза, я прижимаюсь губами к вспотевшей местами коже на его груди, кончиками пальцев трогаю самую нежную и будоражащую сознание часть его тела. Движения моей руки становятся смелее, подчиняясь ритму ударов его сердца, затем ускоряются, заставляют его тяжело дышать и до боли вжимать пальцы в мою талию. Но мне эта боль необходима — она как саржевая печать на свидетельстве, выданном моей женственности: нет так всё и плохо, раз уж мои ласки способны вызывать стоны у мужчины настолько моложе меня.

Его глаза закрыты, голова запрокинута назад, рука контролирует глубину и интенсивность моих ласк, сообщая ей желанный ему ритм. И я никогда в своей жизни не была ещё настолько близка к оргазму, будучи полностью одетой.

Терпкая горячая жидкость приносит мне удовлетворение и бездну стыда — моему супругу свойственны определённые ограничения, «табу», неискоренимо поселенные в его голове воспитанием. И вот теперь, прожив в «кашерности» пятнадцать лет, я чувствую себя испачканной и чудовищно оступившейся.

Но всё это ровно до того момента, как рука Анселя находит свой короткий путь к моему белью. Он ласкает, далеко задвигая мою совесть умелостью своих движений.

И вот уже та, которая минуту назад сокрушалась о своём падении, просит:

— Сними их!

И получает самодовольную усмешку в ответ — Анселю нет дела до моих желаний, он наказывает, но наказание заканчивается моим первым оргазмом. Он расходится волнами, закручиваясь по спирали, повторяясь и накрывая снова и снова. Я не помню, когда чувствовала подобное в последний раз. Всё было. Но очень давно. Слишком давно.

Аккуратно, стараясь не создавать лишнего шума и не тревожить спящего Анселя, я трогаю кончик его непокорной пряди волос, тяну за него, выпрямляя и приказывая ложиться верно, не нарушать эстетики моего…

Моего кого?

Он лежит неподвижно, долго смотрит на меня из-под своих длинных ресниц. Спустя время поднимается и спрашивает:

— Как спалось?

— Замечательно, — улыбаюсь.

Он улыбается в ответ:

— Мне тоже.

Мы целуемся, не принимая душ, не соблюдая правил и не придерживаясь разумности. И я уже почти верю в то, что меня можно желать вот так, как желает он — этот молодой красивый мужчина, греховно сложенный физически и загадочный внутри.

— Не смотри на меня, — прошу его и закрываюсь простынёй.

Ансель не грубо, не резко, но достаточно настойчиво отводит мою руку в сторону, сдирая вместе с ней и ткань.

— Ты красивая! — настаивает, глядя в глаза.

«Была когда-то» — мысленно добавляю.

Его взор медленно сползает на мою шею, грудь, живот, сжатые бёдра. Я съёживаюсь от дискомфорта и обиды на время за его необратимость. Почему именно Ансель? Почему именно он? Почему не кто-нибудь моего возраста или старше?

Мне действительно нужен мужчина, кто-то совершенно новый, кто научил бы жить настоящим, имея за спиной тяжеленный уродливый мешок прошлого. Именно это нам твердили все друзья и знакомые, со знанием дела советовал терапевт. Забавно, но прекрасно осознавая, кто ей платит, она не раз подчёркивала, что в нашей с Каем истории самое правильное — разойтись и пытаться строить новые здоровые отношения с новыми людьми. Врач, опытный специалист, она была убеждена в том, что развод — единственно возможный выход, способный избавить меня от затяжной депрессии, а Кая —… от меня.

Ансель определённо читает мои мысли или слышит их, или чувствует: его лицо неспешно склоняется над моей грудью, и он целует её неидеальность, обводит губами, языком. Его дыхание и нежность наделены редким целебным эффектом — губы на моем животе, так безнадёжно далёком от сексуального, каким-то чудесным образом убеждают меня в собственной красоте и уцелевшей способности быть желанной.

Нет, Ансель, самое ценное, что в тебе есть — далеко не молодость и даже не твоя дерзость, не опытные движения твоего языка. Самое ценное в тебе — умение быть мужчиной — дар, заставляющий чувствовать себя женщиной любую: не важно, как сильно и как давно увяли её прелести, как изменил пережитый опыт, как много или как мало подарила ей природа, как безнадёжно потрёпана душа.