Виктория Мальцева - 15 минут

Мой супруг далеко не был неумелым, но это… Кай сейчас ринулся бы исследовать мои изгибы ртом, но не Ансель: нервно облизав губы и не отрывая взгляда от собственной руки, он продолжает свою линию, минуя живот и достигая бёдер:

— Мои глаза не видели ничего прекраснее этого… а повидал я многое…

— Как много?

— Страны, континенты, рукотворные шедевры — всё, на что оказался способен человек до этого момента.

— Женщины?

Скульпторский взгляд отрывается от моего бедра, профессионально обнимаемого ладонью мастера, и устремляется в мои глаза:

— Это тебя интересует? — расползается в улыбке, не скрывая иронии.

И я улыбаюсь в ответ, всем своим видом стараясь доказать, что мне всё равно:

— В том числе!

— Я встретил только одну Женщину — тебя. Всё остальное было слишком… пустым. Ненастоящим. Временным.

В его взгляде бездна. Надвигающаяся волна чувства, известного своей неизбежностью:

— Я хочу узнать тебя. Хочу знать твою душу. Расскажешь о своём детстве?

И на этот раз мне хочется делиться с ним, отрывать по кусочку воспоминания и складывать из них свой образ в его голове, как когда-то давно создавала его для Кая. Только теперь я мудрее, опытнее, женственнее:

— У нашего дома был большой сад. Отец, когда был ещё жив, смастерил для меня качели — настоящие, добротные, с металлическим каркасом и цепями. Он поставил их под большой раскидистой черешней, каждую весну надевающей нежнейшие розовые кружева. Моё детство по большей части прошло в том саду: я так подолгу качалась на своих качелях, что все вокруг подшучивали надо мной, смеялись и спрашивали, не готовлюсь ли я к карьере космонавта. Меня это страшно нервировало, не столько из-за их смеха, сколько нелепостью предположения с душком практичности. Ведь настоящая причина моей любви к качелям была бесконечно далека от подготовки планов на будущее: я мечтала. Воображала себя тонкой златокудрой девой в невесомом наряде или средневековой дамой в парче и жемчугах, наследницей какого-нибудь весьма влиятельного трона. На моей вполне реальной голове вырастала сложная воображаемая причёска, похожая на торт, и я, гордо её неся, продумывала декреты своих государственных реформ. В моём королевстве каждый человек обязан был жить в прекрасном замке и заниматься только любимым делом. Мои подданные день ото дня становились всё счастливее и счастливее, их жизнь благополучнее, а мои качели поднимали меня всё выше и выше.

Я ни разу не видела у Анселя настолько абсолютной улыбки, не только коснувшейся его красивых губ, но и совершенно преобразившей лицо: она в каждой мышце, каждой черте, но больше всего её, конечно же, в его карамельных глазах.

Невероятно красивый парень. Необыкновенный.

Чего я не говорю Анселю о своём детстве, так это тривиальной правды: Викки была в той степени замкнутым ребёнком, когда грань особенности личности пролегает в опасной близости с психическим отклонением. Я не просто любила одиночество — только в такой форме существования моя странноватая душа находила покой и комфорт. У меня бывали подружки, но ни одной из них не удалось приблизиться на расстояние большее, чем: «давай возвращаться из школы домой вместе?». Я была и оставалась чудачкой, спрятавшейся от мира отнюдь не в тесной раковине, а в распрекрасном хрустальном дворце своего воображения. Иногда, лишь изредка, мои глаза выглядывали из окошка самой высокой башенки, чтобы вполне безэмоционально понаблюдать за внешним миром. И вот однажды они увидели его, моего принца. У него не было ни белого коня, ни бравых усов, ни расшитого золотом камзола. Он походил на самого обычного, ничем не примечательного обывателя внешнего мира, но с той поры, как мои глаза впервые его увидели, я застряла у своего окна, совершенно потеряв интерес ко всему, что увлекало прежде. А в тот день, когда мои уши в самый первый раз услышали его голос, я вывалилась из своего дворца, упав на бренную землю. Он только раз заглянул в мои глаза, и мир внешний стал интереснее мира внутреннего.

Я просыпаюсь от холода и свежести: балконная дверь распахнута настежь, а за ней, на террасе, мокнет совершенно голый Ансель. Его ноги широко расставлены, руки вытянуты вверх, лицо подставлено дождю.

Я опять раскрылась во сне, мои ступни окоченели, пальцы превратились в лёд. Я закутываюсь в плед, как в кокон, и негромко зову:

— Ансель!

Он оборачивается не сразу, словно ему потребовалось время, чтобы очнуться.

— Что ты делаешь? — спрашиваю.

Он не спешит с ответом, толкает слайд балконной двери, захлопнув её с глухим звуком, возвращает на место шторы и приближается ко мне.

Холодная кожа и горячий язык — фантастическое сочетание температур в мужчине. Забавно, дождь и утренний холод перед ним бессильны, но от касаний моих пальцев его предплечья покрываются мурашками. Я трогаю его грудь, глажу спину, ягодицы и везде оставляю следы.

Что я чувствую? Искушение. Влечение. Азарт. Мне нравится быть желанной, нравится быть интересной, нравится не быть совершившей ошибку или отвергнутой мужчиной, успевшим за годы стать родным. Я просто женщина, кому уходящая молодость дала самый последний шанс увлечь и увлечься самой.

Я пробую на вкус его губы, скулы, кожу на шее, слизываю горечь лосьона после бритья. Набираю полные ладони его непокорных волос, сжимаю пальцы и получаю то же в ответ. Мои веки тяжелеют — это неизбежно, мой путь в нирвану стремителен, хоть и не линеен. Меня раскачивают качели ванильных ласк, потому что сегодня Ансель… нежен. Впервые так глубоко чувственен и НЕЖЕН. Бережен, мягок, нетороплив, наполнен искренним стремлением доставлять радость. Его губы шепчутся с моей кожей, выведывая секреты, дразнят грудь. Он отрывает от меня руку, поднимает и долго, внимательно смотрит на блеск на своей ладони. Затем подносит к лицу, и от вида его опускающихся век, я попадаю в другое измерение — мне не хватает ни мыслей, ни вдохов, ни длины секунд. Он ждёт, пока я закончу, упирается и, глядя в глаза, начинает медленно двигаться. Моим единственным фокусом становится только ощущение наполненности: я чувствую. Я чувствую слишком глубоко, чтобы назвать это интрижкой, местью или временным развлечением. Ансель останавливается и тянет меня за руки, приподнимает — хочет, чтобы я смотрела, впитывала нашу интимность глазами. И я делаю это, перестав дышать, трусить, сворачиваться от укоров мнимой совести.

В моём кадре приоткрытые малиновые от ласк губы, и я провожу языком по их контуру, прижимаюсь своими к их юной полноте. Как много сейчас я бы отдала, чтобы только вернуть свои двадцать пять лет.

Второй оргазм глубже и длительнее, шире диапазоном проигрываемых эмоциональных нот.