Виктория Мальцева - 15 минут

Я услышал это незадолго до свадьбы — в день, когда мы с Викки объявили родителям о том, что женимся. Умудрённая жизнью женщина дала мне возможность изменить своё решение или же сделать его ещё более осознанным.

Разумеется, я не знал этих деталей взросления своей будущей супруги, даже не скажу, что подозревал нечто подобное, но однозначно чувствовал в ней необычную уязвимость.

Её мать мягко дала мне понять: будь аккуратен с моей девочкой — её легко разбить. Если не готов к бережности, лучше отойди и оставь её тому, кто окажется способным прожить свою жизнь в вечной заботе.

Но я был готов. И даже более того: рвался в бой, непоколебимо уверенный в собственном стремлении прожить жизнь рядом с одной женщиной, всего лишь неся за неё ответственность и невзирая на возможные проблемы и невзгоды.

«Чепуха!» — подумал я тогда. Я люблю её, она любит меня, и я никого больше не вижу рядом с собой. Жениться я решил не за один день — мы вместе уже годы, тогда к чему все эти разговоры? Она странная, дикая, непредсказуемая. Малопонятная, но легко уязвимая, бесконечно интересная. Меня не останавливают ни шрамы на её шее, ни сложности в её голове. Я хочу эту девушку. Хочу её до одури, до зубовного скрежета, до лязга размыкаемых замков в моей переполненной эмоциями душе, до растоптанной дружбы и попранной преданности, растёртых в ничто гранитными жерновами этого неуправляемого чувства. И речь ведь даже не о сексе: мне нужны её глаза, влюблённые в меня руки, необходимы мысли, и желательно, чтобы все они были только обо мне. Я жажду раз и навсегда стать её Эверестом — высшей точкой, апогеем безумия, прозванного… любовью .

Some Kind Of Love The Killers

И вот, столько лет спустя, в ярком утреннем свете, безжалостно заполняющем нашу кухню, я смотрю на её брови. Сейчас все помешаны на широких, и моя жена, похоже, заразилась общим трендом — тоже стала подрисовывать свои. Она завтракает, сидя, как обычно, напротив меня, а я не могу оторвать глаз от её лица.

Без макияжа эти брови такие же, какими были в тот день, когда я впервые её увидел: совсем не тонкие, ровные, с дерзко вздёрнутыми кверху хвостами. Две экспоненты. Каждый волосок растёт именно в том месте, где должен быть, лежит именно так, как нужно, чтобы картина была шедевральной. В бровях моей жены её характер, темперамент, взгляд на жизнь и даже, наверное, немного судьба. Напрасно она так старается изменить то, что дано ей природой.

Без косметики её лицо выглядит моложе и мягче, вынимая из моих запертых папок памяти воспоминания нашей юности. Самое большое желание в это утро, а также вчера, позавчера и все последние недели — обнять её лицо ладонями, максимально приблизиться, долго вглядываться в карие радужки, потом просто прижаться губами к губам.

Мне больше не позволено этого делать.

Жалею ли я?

Каждый день. Каждый мой новый день начинается с мысли, что я, возможно, ошибся, просчитался, совершил непоправимую глупость. Что нет, и никогда уже не будет пути назад.

Два слова. Только два слова теперь я получаю от неё: «доброе» и «утро». Два сегодня, два вчера и позавчера. Ещё год назад я и предположить не мог, что мы когда-нибудь дойдём до точки, в которой не останется слов друг для друга.

— Вик?

В её глазах безразличие. Ничто так не убивает, как пустота.

Да, я ошибся, моя ставка не сыграла. И всякий раз, когда понимание настигает, разум спорит, повторяя: «Тебе нечего было терять!».

И я с ним согласен, но лишь в той части, где бездействие — гарантированный проигрыш.

Терять было что: слова. Не так и много, но всё же больше, чем два.

Улыбки. Пусть редкие, но они были единственным источником моей энергии на день.

Поцелуи. Они были только моими, и хотя в её ответных больше не было жизни, теперь, в этой новой реальности, моя душа скучает даже по ним.

— Давай сходим куда-нибудь? Вместе? — предлагаю.

— Куда?

— В театр? В кино? В парк тоже можно — в Елизаветинском сейчас весеннее буйство… тюльпаны, твои любимые…

Я чувствую себя привидением. Во всяком случае, такова её реакция на мое внезапное предложение. Оно не было запланированным, и, по всему, никак не вписывается в проект извращенца-мазохиста, но я, похоже, живой, и у меня сдают нервы. Эта женщина всё ещё моя жена, хоть и скинула моё кольцо, но, несмотря ни на что, я верю в нас: мы переживём и это, мы справимся.

— Я не помню, когда в последний раз мы проводили время вместе. А ты? — признаюсь в одной из самых своих больших болей.

Её ответ так же безразличен, как и всё остальное, что мне адресовано:

— Я тоже.

Алые ногти выглядят безупречно: наверное, вчера была у стилиста. Они больше не пугают меня облупившимся лаком, как какие-нибудь два месяца назад, потому что женщина, потерявшая ко всему интерес, не перестала быть любимой.

— Давай, в таком случае, сходим куда-нибудь?

— У меня нет на это времени, Кай. Извини. Уверена, тебе не составит большого труда найти себе компанию.

Сейчас мне хочется порезаться чем-то острым. А потом утопиться. В бассейне на нулевом этаже, например. Хотя нет, это лишнее: Викки когда-то хватило обычной ванны.

Она поднимается, прихватив тарелку с недоеденной рыбой и салатом, и уходит наверх. Моё общество в последнее время стало для неё пыткой, поэтому утренняя спешка теперь играет роль замечательного оправдания для завтрака в компании зеркала и самой себя.

И каждый из нас старается не думать о том, что раньше времени хватало на всё, включая секс, кино, Уистлер, друзей и даже её любимый парк королевы Елизаветы.

Но сейчас меня больше заботит то, что она ушла, не сказав ни слова. Опять.

Я смотрю на залитое солнечным светом панорамное стекло кухни, у которого сижу, и снова думаю о бассейне.



Вечером вместо того чтобы провести время с женой, которая мне теперь необходима как наркотик, я приезжаю к собственной матери — сегодня годовщина смерти отца.

Я вооружён букетом цветов и её любимыми пирожными из Costco в надежде, что они помогут мне избежать её обычного нытья, но это не помогает:

— Кай, сынок, сколько ещё ты будешь мучиться с ней?

— Полагаю, столько же, сколько и она со мной.

Я смотрю на женщину, давшую мне жизнь, и не понимаю, почему не испытываю к ней той нежности, какую источало моё сердце в далёком детстве.

Я помню, как она будила меня по утрам: ласково, неспешно, бережно. Прижимала свои материнские губы к моему лбу и, целуя, всегда медленно перемещала их к линии роста моих курчавых волос. Я слышал, как глубоко она вдыхает, засунув в них свой нос, и чувствовал себя самым счастливым и спокойным ребёнком в мире.

Это место — участок кожи, где кончается лоб и начинается шевелюра, остаётся особенным для меня и сейчас. Когда-то в юности, в пору безбашенности, вседозволенности и наплевательства на гордость и рамки… а может, это была просто искренняя и чистая любовь, я не стыдился просить Викки целовать меня. Эти поцелуи были во сто крат мощнее материнских по силе своего воздействия и совершенно обратными по характеру. Они будили во мне вулкан чувственности, желания, обнажали во мне самца.