Виктория Мальцева - 15 минут

И в этих его хлопотах от меня ускользнуло нечто важное, то, что когда-то толкнуло его сгоряча обвинить меня — собственное глубинное горе о потере своего ребёнка, единственного из возможных.

Вот они, его чувства, спрятаны в розовой перламутровой коробке — нерастраченная отцовская любовь и потребность заботиться, защищать, оберегать.

Вечность я сижу на голом холодном полу нашей гардеробной, опустив голову в ладони, не в силах двигаться, даже шевельнуться.

Мир слишком сложен для меня, чтобы разобраться, когда он добр ко мне и когда зол, что в нём правильно, а что нет, но сердце, моё порядком потрёпанное жизнью сердце стонет «останься!»

И я остаюсь. Уже в который раз.

Жду его до двух ночи, затем понимаю, что он с ней, а я — глупая дура.

Ещё час уходит на то, чтобы закинуть вещи в приготовленные сумки, но даже после этого мои минуты бесконечно тянутся до пяти, убивая надежду и те светлые чувства, которые чудом воскресли в моей душе за время, проведённое в обнимку с розовым одеяльцем.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍Упаковав свои пожитки, я покидаю семейное гнездо, где прожила смутные шесть лет и, уже выезжая на своём BMW из подземной парковки, равняюсь с заезжающим автомобилем мужа. Наши глаза встречаются лишь на мгновение, и то случайно — нет больше во мне сил, способных выдержать его осознанно прощающийся взгляд. Выгорело всё.

IAMX — Alive In New Light [1] Эта песня — главный саундтрек ко всей книге. И музыкально и по содержанию.

В тот день мне с самого утра было плохо: тревога, предчувствие надвигающейся беды заполнили грудину, проникли в мозг. Мы не виделись с Анселем больше недели, я пропустила девять его звонков, морально не будучи в силах даже просто поговорить. Я так и не поняла, где белое и где чёрное, так и не разложила свои поступки и поступки других на добро и зло.

Но встретиться с любовником, которому изменила с мужем, всё же решилась: обязана рассказать. Если и есть у нас шанс, то он не должен начинаться со лжи. Пусть решает, нужна ли ему не юная девушка с бархатным взглядом и сомнительным багажом. Хватит ли его любви и энтузиазма, чтобы разобраться с этим? Он ведь мужчина? Пусть всё решит, пусть со всем разберётся.

Мои ноги то ли вышагивают, то ли плетутся по выложенному плиткой узору на тротуаре. Я знаю, что вот за этой белой магнолией будет розовая, а за ней жёлтая — единственная мною встреченная в Ванкувере.

Вот она прозрачная дверь в серебряной раме, вот он холл и бежевый под ногами ковёр, вот лифт, быстро поднимающий меня на последний шестой этаж, и уютная деревянная дверь с цифрой 28 и каллиграфически выведенной ниже надписью «ноября».

— Это день моего рождения, чтобы каждый, кто хотя бы раз побывал в моем доме, знал, когда я родился.

— Зачем?

— Как зачем? Чтобы быть в курсе, в какой день желать мне здоровья и удачи во всех моих делах.

— Разумно.

— Конечно, разумно. Всё простое разумно.

Ансель открывает дверь не с улыбкой, как это всегда бывало раньше, а с тяжестью в глазах, в линии сомкнутых губ. Он сосредоточен.

— Что случилось? — спрашивает.

— Ничего, — отвечаю, протискиваясь мимо него в квартиру. — Непременно что-нибудь должно произойти?

Он пожимает плечами, не желая и дальше развивать бессмысленный трёп, но карамель его настороженных радужек продолжает вглядываться в мои глаза. Я отворачиваюсь, скидываю балетки и, ступая по дубовым доскам его пола, направляюсь в комнату. В который раз скольжу взглядом по заснеженным фото и акварелям на стенах, но впервые так отчаянно душу́ встающее на дыбы чувство… неправильности.

Сажусь на край постели, напряжённо перебирая в голове слова, фразы. Я сделала выбор. Я пришла.

А он молчит.

Он молчит, и тишина, рассеивающая мою решимость, почти трещит в моих висках. Наконец, Ансель предлагает:

— Хочешь выпить?

— Пожалуй.

Хозяин шуршит на кухне пакетами, стучит дверцами, звенит бокалами, а я… а я пытаюсь понять себя.

— Я рад, что ты пришла, — признаётся, и я вздрагиваю. — Легко принимать очевидные решения, сложно разобраться в сложном.

Я смотрю на его лицо: умный, красивый, юный, умеющий чувствовать и знающий, как правильно любить. Но это знание не решает всего.

Ансель не менее вдумчиво рассматривает моё лицо, мечется по нему взглядом.

И я прячусь. Прячусь в запотевшем стекле своего бокала, рисую ногтем непонятный узор, затем тру его пальцем, потому что не умею, не знаю как причинять боль словами. Я пытаюсь, но… челюсть заклинило. Намертво.

Cпустя вечность, так и не дождавшись от меня взрослости, Ансель расправляет плечи, но даже за этим жестом не спрятать того, как сильно он сжался внутри в ожидании боли:

— Просто скажи, — требует и тут же отворачивается.

— Я…

Сложно произнести, сложно признаться. Но он ждёт, никуда не спешит.

— У меня был… был секс. С мужем.

Так тихо вокруг. Так тихо, что я боюсь оглохнуть. Меня бросает в жар, кровь приливает к щекам, вискам.

Ансель устрашающе медленно опускает руку с бокалом вниз, и я слышу хруст раздавленного стекла.

В своей жизни мне довелось увидеть немало крови, но никогда ещё её капли, резво стекающие с обречённо расслабленных пальцев, не приносили мне так много… жестоких сожалений.

Мои руки неосознанно прижимаются к губам, наверное, из страха, что я сотворю ещё что-нибудь непоправимое. Но куда уж хуже. Вспоминаю, как получила sms, как увидела их вместе. Не впервые, а в тысячный, наверное, раз. Я помню свою ревность, все свои мысли, годами царапающие обиды. Я слишком хорошо храню в памяти своё горе, и именно его Ансель проживает сейчас, глядя на свою изрезанную руку, кровавые узоры на ней и на дубовых досках вокруг нас. Он написал ещё картину — историю нашего конца.

— У тебя есть бинт? Лекарства? — спрашиваю шёпотом.

Но ответа нет.

И я вижу точку. Неумолимую, неизбежную и теперь уже очевидно закономерную точку. В эту секунду хочется сжаться в крохотный комок, исчезнуть из его поля зрения, ведь я змея, которая сама укусила себя за хвост.

IAMX — The Power and the Glory

Ансель направляется на кухню, стряхивает в раковину стекло, стягивает футболку, обматывает ею пораненную руку. Смотреть на его полураздетое тело невыносимо. Стыдно, больно.

После паузы, показавшейся вечностью, Ансель, не глядя в мою сторону, выдавливает:

— Когда?

— Неделю назад.

Молчит, но я слышу его немые вопросы и рвусь отвечать:

— Прости, что не принимала твои звонки. Мне нужно было разобраться в себе.

— И я в этом помеха?

Наконец, он поворачивается ко мне лицом, и я вижу его глаза. Боль в них невыносимо обнаружить даже мне — человеку, слишком много о ней знающему. Она хватает меня за горло и держит, не отпускает.