Александр Тихорецкий - Из жизни лис

Тонька окинула (подружка называется!) снисходительным взглядом, степенно обронила:

– А зачем сюда приезжать-то? Рисовал бы дома.

Стефан покачал головой.

– Не получится – я должен писать с натуры. Иначе не видать мне наследства…

Тонька стала похожа на маленького хищного зверька.

– И что? большое наследство?

– Немаленькое.

Тонька возбужденно рассмеялась.

– Ого! Так ты что? миллионер?

В синих глазах – SOS, паника; прости, подружка.

– А ты в Швеции где живешь?

Так себе, конечно, спойлер, но Стефан – ничего, принял, шутливо-благодарно растерялся:

– А я не сказал разве? В столице, в Стокгольме…

– Ты, кажется, про какое-то предложение говорил? – Тонька демонстративно-вызывающе (вот же дурочка ревнивая, неугомонная!) уставилась на Аню.

Стефан (когда же он настоящий?) опустил глаза.

– О! Спасибо, что напомнила. Тут такое дело… В общем, мне гиды нужны; ну, там город показать, окрестности. Виды разные – я хотел бы попленэрить, поупражняться… Одним словом, если вы не против…

– О! Мы не против! – Тонька довольно рассмеялась, захотелось ущипнуть ее, крикнуть над ухом. – Хотя, если честно – гиды из нас те еще! Живем у черта на куличках, в истории – ни бум-бум…

Стефан отмахнулся.

– Да черт с ней, с историей! Историю я и сам знаю! – мне компания нужна, общение! Вы!

Вы! – ишь чего захотел! – в воображении возник пятящийся в нору, презрительно фыркающий лисенок. И ведь сама! сама виновата! Эмпатия, этикет! саму себя же и перехитрила! Или не хитрила? Нет! надо что-то делать, что-то предпринять! Немедленно, сию минуту! С отвращением (вся такая противоречивая!) она услышала собственный голос, слабый, неуверенный.

– Мы вообще-то школьницы, у нас – уроки, занятия…

В ответ – острие Тонькиного взгляда, ясный, отчетливый голос Стефана.

– Это все не бесплатно, разумеется. Сто евро в день вас устроит?

Это был удар под дых, нокаут; за столиком воцарилась тишина. Тонька мяла в пальцах апельсиновую кожуру, мечтательно и ошалело уставившись вдаль.

– Это… на двоих? – надтреснутым голосом спросила она.

– Почему на двоих? – удивился искуситель. – Каждой.

Официант принес мороженое и кофе – к ним никто не притронулся. Первой в себя пришла Тонька.

– А деньги когда? – голос дрогнул, завибрировал.

Стефан с готовностью вытащил из сумки шикарное портмоне, жестом фокусника выудил две двухсотенных купюры.

– Пожалуйста! Это за сегодня и за завтра, – пояснил он. – Сколько я здесь пробуду – неизвестно, поэтому буду рассчитываться ежедневно и впрок. Идет?

– Идет, – Тонька быстренько, по-птичьи схватила купюры, свою спрятала в рюкзачок, вторую сунула Ане, вопросительно и ультимативно (ну что еще? какие еще вопросы?) взглянула на подружку.

Аня смотрела на купюру, ярким лоскутом другого мира приютившуюся в руке, все еще раздумывая, не решаясь сделать последний шаг. Потом вспомнила маму, школьные взносы и тоже кивнула:

– Идет!

Они поднялись в верхнюю часть парка – здесь было просторно, малолюдно, открывался вид на дворец, пруд с лебедями, набережную. Стефан разошелся (благодетель-работодатель!) – шутил, болтал без умолку, делал комплименты, восхищался. Постоянно останавливаясь, замедляя шаг, чтобы получше рассмотреть, оценить на предмет запечатления тот или иной объект-вид; Тоньке, шедшей чуть впереди (чтобы продемонстрировать, конечно, стройные ножки), все время приходилось дожидаться их. Их – потому, что так уж получалось, что он все время держался рядом с Аней, – как-то естественно все выходило, само собой. Нет, она не (упаси Боже!) флиртовала, не отвечала на ухаживания, да он и не ухаживал вовсе – они просто шли, были рядом. Иногда касаясь друг друга, иногда встречаясь взглядами; и было от этого хорошо и неспокойно, как-то по-особенному радостно и тревожно. Будто скольжение в неизвестность, в пропасть, и одновременно – подъем на высоту…

О, Господи! а все эта ее гипертрофированная чувственность, мечтательность! Ладно, откровенничать – так откровенничать! Иногда, не часто, конечно, но время от времени (когда Тоньки рядом не было), Аня позволяла себе что-то вроде побега. Только ненадолго, на несколько остановок, если дело было в городском транспорте, или на пару минут, если это случалось, например, в очереди в магазине, на прогулке или еще где-нибудь. С восторгом, даже с каким-то исступлением сбрасывала опостылевшие вериги притворства, словно стаю птиц, отпускала на свободу чувства. И тут же влюблялась! Спонтанно, безрассудно, с первого взгляда! Впрочем, оказалось, любовь – та еще штучка! – тут же начинала своевольничать, пробуждала глупые и абсолютно необоснованные надежды. А вдруг ее избранник обратит на нее внимание? вдруг тоже влюбится? Вдруг он вообще давно и безответно в нее влюблен, повсюду ее преследует, а она заметила его только сегодня? Надежды буйствовали, рисуя благостные картины амурных пасторалей, заставляя забывать все, напрочь отгораживая и отрешая от реальности, – однажды, преследуя предмет своей страсти, Аня заехала чуть ли не в другой город, куда-то к черту на кулички, в другой раз едва не попала под машину. И все напрасно! Никто не ответил ей, ни разу смелость ее не была вознаграждена хотя бы взглядом, жестом, намеком; все ее нечаянные любови уходили, уезжали, пропадали в океане будничной беспроглядной суеты. И долго еще потом было пусто и одиноко, грустно и тревожно. Будто что-то пропустила, упустила, потеряла что-то важное, дорогое. И она переживала! ох, переживала! Упивалась, можно сказать – с головой погружалась, зарывалась в эти самые переживания! Уж чего только в себе не проклинала! мечтательность и доверчивость, наивность и инфантильность. Обзывала себя дурочкой и неудачницей, чучелом и уродиной; но проходило время, рана затягивалась, и надежда вновь начинала плести свои стыдливые узоры. Может быть, в следующий раз повезет?

Но не везло, не везло системно, систематически и фатально. И ведь не ханжа, не дура какая-нибудь идейная, да и дурнушкой уж точно нельзя назвать! Ну, правда, носик чуть-чуть длинноват, – ну да, да! Лисенок! – ну так что ж! подумаешь – носик! История полна примеров, когда и королевские фаворитки, записные красавицы не отличались изяществом и совершенством форм, а иногда даже и вообще по всеобщему признанию были чуть ли не уродинами. Она в свои шестнадцать много чего знает, не зря всю домашнюю библиотеку проштудировала. Вот, например, Анна Болейн, ее тезка, была шестипалой, герцогиня Лавальер – хромой, а у Жозефины Богарне были ужасные зубы! А?! Как вам такое? А она? У нее всего лишь носик чуть-чуть длинноват! Зато, какая фигурка! – физрук, старый павиан, слюни не успевает подбирать! А глаза! какие красивые у нее глаза! – Тонька, у которой глаза тоже ничего – ясные, голубые с поволокой, и та ей завидует. Потому что, глаза у Ани, можно сказать, совершенно необыкновенные, ни у кого таких нет. Огромные, ярко-карие, с тоненькой изумрудной каймой по краям. А над ними густые ресницы, ровные черные брови, нежный (она где-то вычитала, и ей понравилось) овал лица; у нее густые светлые (никакие не рыжие! и не рыжеватые даже! а цвета спелой ржи – тоже из какой-то книжки) волосы и пухлые красные губки. Когда они целовались с Сашкой Трофимовым из 10 «Б», тот признался, что она ему сразу очень понравилась. Он потом и в любви объяснился, и цветы дарил, и свидания назначал. Только все впустую. Потому, что потребовал однажды любви «по-взрослому», а она отказала. Даже больше – отвергла, устроила что-то вроде сцены в духе женских романов; вообще, все как-то неловко получилось, истерично. И не то, чтобы она испугалась, нет, хотя и испугалась, конечно, тоже, просто все буднично как-то получалось, прозаично; потеря девственности предполагает, все-таки, некий ритуал, романтизм, деликатность. А тут – скотское, грубое, тупое, да еще и с налетом чего-то такого трусливого, подленького-мерзенького с элементами вилки «на слабо» – а вдруг обломится, – так гадко вдруг сделалось, противно! Ну да, старая история, столкновение мечты с реальностью: там прекрасный принц, розы-мимозы, а тут… Сашка, нервный, потный, глаза бегают, ладони влажные, – подкатили тошнота, отвращение, оттолкнула, вскочила, заплакала; вот так все глупо, несуразно вышло. По-детски; Тонька потом все выспрашивала, в подробности лезла, но Аня замкнулась, отмалчивалась. Кажется, та обиделась, ну и ладно, ну и черт с ней.