Александр Тихорецкий - Из жизни лис

А вот Сашка тогда испугался, тоже вскочил, забормотал что-то, ретировался быстренько, только его и видели. И теперь встречается с Маринкой Штермер, ее одноклассницей, в ее сторону даже не смотрит, как отрезало. И сплетни распускает – то и дело шушукаются за спиной, лица масляные, скабрезные, – ну, ясное дело, наврал-насочинял невесть что, – опять же ничего нового, стандартное поведение не получившего желаемое инфантила. Спасение лица и, конечно же – месть. И все – потому, что надо притворяться! Крутым мачо, разбивателем сердец; выдуманные роли, выдуманные победы – вот и вся суть этого мира! Все здесь – придуманное, ненастоящее! и любовь – тоже ненастоящая, часть и продолжение все того же притворства! Думаете, почему книжки пишут-читают? фильмы снимают-смотрят? Одни пишут-снимают, другие читают-смотрят? Да потому, что нет ничего в реальности – ни любви, ни дружбы, а людям хочется, и любить, и дружить, и подвиги совершать, вот они таким образом и сублимируют свое бессилие, пользуются чужим, по сути – сами себя обкрадывают, обманывают. Такое общепринятое и общеприменительное ханжество, паскудненький такой, воровской modus vivendi.

Впрочем, это она так – с запала, со зла. Конечно же, дружба – не притворство, и любовь – не притворство, просто непросто здесь все, много пока еще непонятного. Вот, например, мама с папой – ведь любили же когда-то друг друга. Сильно, по-настоящему. И жили вместе. А потом случилось что-то, и они расстались, будто чужие. Наверно, любовь, как вещь – со временем становится другой, теряет свои свойства, функции. Тускнеет, выгорает, выдыхается, а вместе с ней выдыхаются и становятся другими и люди, – кто знает?

А у них с Сашкой – что это было? флирт? любовь? Это была любовь? Трудно сказать и признаться трудно – несмотря на все Сашкины «подвиги», глупости и подлости, что-то осталось, сохранилось в душе, щиплет, грызет исподволь. Одиноко, грустно, тревожно; даже как-то позвонить порывалась. Поговорить хотела, объясниться. Хотя, нет! Конечно, нет! Вот еще – звонить, объясняться! Просто понять хочется, хочется конкретики, ясности! И сказать все в лицо, и пощечину влепить; и надежда еще теплится какая-то, совсем уж бредовая, несуразная, – любовь зла? Вот и что делать? как быть? И совета спросить не у кого. Мама – понятное дело, старшая сестра, Оля тоже собой занята, у нее с мужем проблемы, а Тонька – в своем репертуаре, говорит: сама виновата. Разрешила целоваться, а главного – не разрешила, вот он и слинял. Но не верится почему-то в эту версию. Как-то примитивно, банально все, какое-то упрощенчество – нельзя же все списывать на физиологию. Вообще, у любви, конечно, свои законы, своя логика, вернее – ни законов, ни логики – сколько ни пытайся разобраться, так и не разберешься; до дыр зачитанный, ставший настольным томик Франсуазы Саган не приблизил к пониманию ни на шаг. Только оставил грусть, теплое, нежное, светлое – и это несмотря на то, что все и всегда там заканчивается трагедией: он любит ее, а она – другого, кто-то погибает, кто-то уезжает, кругом – расставания, ссоры, измены; а, может быть, так и надо? может, притворство – это и не притворство вовсе? Естественное состояние человека? набор масок, выданный при рождении? Как набор хромосом, на все случаи жизни…

Стефан в очередной раз остановился, засмотрелся на реку, серебристой лентой ускользающую за поворот; Тонька подозвала Аню, трагически понизила голос:

– Эй, подружка! ты что творишь? Или влюбилась, может?

Мысли рассыпались, заметались, Аня поджала губы:

– Вот еще! Я вообще сейчас уйду!

– Ну, смотри… – Тонька усмехнулась, демонстративно независимо побрела дальше.

Ревнует! И даже не понять – кого к кому? Стефана к Ане или наоборот? Господи! Как неуклюже все! неправильно!

Аня прислушалась к себе, неожиданно ясно и прочно поняла – она и в самом деле сейчас уйдет, так будет лучше для всех. Для Тоньки, для нее самой. И для этого Стефана – она ведь все уже решила, поменяла «красивого» на «смазливого», взяла деньги, ни о какой любви не может идти и речи. Да и не может быть у них ничего. Он побудет здесь немного, напишет свою картину и свалит к себе, в свою сытую благополучную Швецию, свои миллионы получать. У него там дом, друзья, девушка, наверно… О, Господи! девушка!..

Мысли окончательно расстроились, смешались – что? вот так просто сказать? сказать и уйти? Да! Вот именно так! Сказать и уйти! И деньги вернуть – чтоб никаких обязательств! никаких надежд! И именно сейчас, не медля ни минуты!

Она подошла к Стефану (Тонька делано безразлично замерла невдалеке), – «сейчас, сейчас скажу! А потом убегу и утоплюсь где-нибудь!».

– А почему ты не фотографируешь? Забыл камеру? – что? что ты несешь?

Стефан покачал головой.

– Нет, не то. Как бы тебе сказать… – он задумался. – Я не фотограф, понимаешь? Это не мое. Я не умею фотографировать.

Обрывки мыслей, слов, смазанное, невнятное, кружение-скольжение.

– А разве это так сложно? дети даже фотографируют! – «даже девчонки, вроде меня»! Вот! девчонки! – может, спросить? Да! да! спросить! Напоследок! Вот так, взять и влепить в лоб! Без прелюдий и предисловий – чтобы не было времени врать, выкручиваться! О чем это она? Куда ее несет? Несет, несет, уносит… Зацепиться бы за что-нибудь… Папа! – вот кто ей сейчас нужен! – Вот мне папа рассказывал, – голос предательски дрогнул, – что раньше фотография – это целое искусство было; надо было кучу разных вещей знать. Как это? Экспозиция, диафрагма, выдержка, ну, и всякое такое. А сейчас что? Нажал на кнопку, и пожалуйста, получай свой снимок.

В синих глазах сквозь задумчивость, отрешенность – одобрительное любопытство, грусть.

– Вот то-то и оно. Доступность, простота, все эти пиксели, матрицы, зумы… А в результате пропало главное – способность передать ощущения, возбудить реакцию восприятия (Тонька за его спиной многозначительно подняла вверх указательный палец, снова захотелось ущипнуть ее). Снимок превратился в способ передачи информации, в банальную хронику жизни, не более.

Они медленно брели по аллее. Отчаяние вдруг схлынуло, обнажив пустоту, отмели, слова Стефана врезались в них глубоко, точно, остро.

– Если так подумать – сколько раньше у человека было снимков? Раз два и обчелся. И и все наперечет – по случаю какого-нибудь юбилея, события. А сейчас? Все галереи, все облака переполнены, и каждый – с отметкой, с датой. Люди будто разменивают себя, свою жизнь на тысячи кусочков, на тысячи мгновений, еще немного – и разлетятся по свету, – не вернешь, не соберешь.

Тонька демонстративно зевнула, потянулась.

– У вас там в Швеции что? – все такие умные?

Стефан снова смутился, улыбнулся застенчиво и рассеянно (нет, не получится уйти! не получится!):