М. Нагорная - Потерянный рай. Роман

Богданов и до этого опасался, что девочка не вызовет никакого интереса и сочувствия у Константина Витальевича, а уж тем более симпатию. Он уже во время их поездки в поезде убедился в странности её характера. В купе вагона она тут же забилась в угол и боялась оттуда выйти, боялась сделать лишнее движение, сказать лишнее слово, от предложенного чая отказалась, замотав отрицательно головой, все его попытки разговорить её не увенчались успехом, она или отмалчивалась, или полушёпотом односложно отвечала «да», «нет», зачастую просто кивком головы, при этом смотрела не на собеседника, а куда-то в сторону или в пол. Ко всему этому она не терпела никаких прикосновений к себе и резко одёрнулась и отстранилась, стоило ему просто машинально помочь ей взобраться по высоким ступенькам вагона при посадке в поезд, когда же они выходили из здания вокзала и Игорь Борисович хотел взять девочку за руку, она тут же её выдернула. Ну просто маленький дикий волчонок! Конечно, Богданов был очень удручён, что так неудачно прошло знакомство Константина Витальевича с дочерью, и она произвела очень невыгодное для себя впечатление, а уж зная суровый нрав Константина Витальевича и его строгое командирское отношение к детям, он понимал, что Саше придётся не легко, к тому же её наверняка ждёт враждебный приём со стороны Ольги Станиславовны.

– Что ты про документы говорил? – вдруг спросил Константин Витальевич Игоря Борисовича.

– Я не успел Сашины документы забрать. Но если ты позвонишь директору детского дома, я думаю, они поторопятся и вышлют их.

– Хорошо, позвоню, – сдержанно промолвил Константин Витальевич и больше вопросов не задавал.

Джип свернул в переулок и остановился у чугунной ограды. Водитель и пассажиры вышли из машины и прошли через калитку, сквозь изумрудную зелень сада к особняку, фасад которого был украшен горельефными мордами причудливых фантастических зверей и птиц. Какая-то женщина в ярко-красном платье в белый горошек, вульгарно и ярко накрашенная, вдруг выскочила откуда-то со стороны кустов и бросилась к ним: «Константин Витальевич, Константин Витальевич, я хочу с вами поговорить, вы должны меня выслушать».

– Нам не о чём разговаривать, – холодно произнес Константин Витальевич, не останавливаясь.

– Как же так? Что же это делается? Что же будет с моим мужем?

– Пойдет под трибунал, – спокойно ответил Константин Витальевич, задержавшись на миг перед входной дверью, открыл её, потянув за кольцо львиной морды, и пропустил вперед Игоря с девочкой.

– Боже мой! Что же я буду делать? А дети? А как же я? – жалобно запричитала женщина.

Они вошли в прохладный, просторный, хотя довольно мрачный холл и закрывшаяся за ними массивная дверь заглушила её стенания и погасила тот поток солнечного света, который хлынул в дверной проём вслед за вошедшими, на миг высветив из полумрака чёрно-белые клетки мраморного пола, широкую парадную лестницу, покрытую тёмно-бардовым ковром, чёрные мраморные колонны и массивную из тёмной бронзы люстру на цепях.

Сердце у девочки сжалось от жалости к этой женщине, которая так отчаянно о чём-то просила, от жалости к себе, от тревожного страха перед этим беспощадным и свирепым, окаменевшим в своём холодном гневе человеком, который, как уверял Игорь Борисович, был её отцом. Она старалась не приближаться к нему и держалась поближе пусть и к пугающе чужому, но всё-таки доброжелательному Игорю Борисовичу. Девочку пугало всё: пугали эти сказочные свирепо-хмурые морды животных и птиц на фасаде старинного особняка, которые пристально смотрели на неё сверху и даже провожали взглядом своих пустых каменных глазниц, пугал мрак и холод вестибюля, пугала неизвестность. Она была уверена, что они идут в музей или в какое-то казённое учреждение, куда её, наверно, сдадут. Когда они вошли в просторную прихожую квартиры, она увидела огромное сложное пространство длинного широкого коридора со множеством дверей и с длинным бесконечным рядом готических резных книжных шкафов из ореха вдоль стены, массивные напольные вазоны с пышными букетами из сухоцветов, мягкие пуфики с изогнутыми ножками, большой старинный сундук из Кощеева царства в прихожей, и это колючее ощущение казённости усилилось. В таких помещениях не живут, здесь собирают и хранят предметы старины. Девочка плотно прижимала к себе куклу-клоуна и испуганно оглядывалась. Хотелось плакать.

Откуда-то выкатился с визгливо-пронзительным лаем маленький белый пушистый комок – померанский шпиц, любимая собачонка Ольги Станиславовны Лара. Завидев Константина Витальевича, Лара трусливо удрала. Из кабинета вышел Цезарь. Степенно, неторопливо цокая когтями по паркету, он приблизился, приветственно помахал хвостом хозяину и протянул нос к незнакомому человеческому существу. Саша попятилась от собаки и спряталась за Игоря Борисовича. Из ванны вышла Жанна, из гостиной появился Олег, и даже повар Захар и помощница повара Арина выглянули из столовой в коридор, чтобы посмотреть на нового жильца, о котором в последнее время было столько разговоров. Жанна, узнав, что к ней в комнату подселяют какую-то непонятного происхождения дочь Константина Витальевича, подняла шум, разумеется, в отсутствие отца (при нём не посмела бы) и долго спорила с матерью: «Почему ко мне? Уберите вы её куда-нибудь. Ну поговори с папой. Пусть в кладовке живёт». «Ты же знаешь, с отцом спорить бесполезно», – резонно отвечала Ольга Станиславовна, которая давно не имела ни малейшего влияния на мужа и тем более не могла изменить его волевые решения.

– Цезарь, свои, – Константин Витальевич отвёл морду овчарки, которую она протягивала к испуганной Саше, чтобы всё-таки ознакомится с новым запахом. – Потом познакомишься. Саша, снимай ботинки. Игорь, помоги ей. Что вы тут столпились? Быстро все разошлись. Олег, иди сюда. Проводи девочку в её комнату.

Из коридора все лишние тут же исчезли, а Олег вялой, ленивой походкой направился к Саше, оглядел её, чуть скривив рот, и сказал: «Ну пошли». Из гостиной в это время вышла, скорее, величаво выплыла жена Константина Витальевича, зло-надменная, холодная, с царственной осанкой и очень красивая в длинном тёмно-синем с тяжёлой драпировкой платье и с высокой прической из роскошных густых тяжёлых волос, более уместной для торжественных случаев. Она резко с гримасой брезгливости отстранилась от проходящей мимо неё девочки, чтобы та не дай бог не коснулась даже края её платья, презрительно взглянула сверху вниз на это бессмысленное, бестолковое создание, выразительно посмотрела на мужа, развернулась и величественно удалилась.

Олег провёл Сашу в комнату, махнул небрежно рукой: «Вот твоя кровать» – и тут же ушёл. Саша робко и осторожно присела на край кровати. Не успела она оглядеться, как в комнату вспорхнула Жанна. Подбоченившись, она остановилась напротив девочки, окинула высокомерным взглядом это совершенно чужеродное, словно случайно по какому-то недоразумению попавшее в такую роскошную квартиру серое существо, как нелепый грубый мазок чёрной гуаши на нежную акварельную картину, и объявила повелительным низким тоном королевы, воображая себя на сцене: «Вот что, чудо-юдо, здесь только твоя кровать и этот комод, остальное не трогать. На ковер не наступать, это граница, её пересекать нельзя. Ясно?». Ответа не последовало, и Жанна, нахмурившись, внимательно пригляделась к этой странной, жалкой и запуганной девочке, которая застыв в своей напряжённой и возможно неудобной позе, несколько настораживая своей неестественной неподвижностью. Одной тонкой ручонкой девочка прижимала к себе какую-то поблекшую под стать своей хозяйке тряпичную куклу, другая рука со скрюченными пальцами лежала на коленке, ступни её ног были вывернуты внутрь, а пальцы на ногах поджаты, неотрывный бессмысленный взгляд её был устремлён куда-то вниз в узоры ковра.