Григорий Жадько - Страна расстрелянных подсолнухов

Мы лежали, зажимались, пригибались от выстрелов. Только отпускало и опять. Мышцы непроизвольно реагировали. Пули над головой резали воздух.

– Я уже совсем похож на «шмондю»! – быстро, быстро моргая глазами, бурчал Моня.

– Это что за зверь?

– Это шмара, дорогая бикса по вызову, переутомившаяся от трудовых буден до такой степени, шо ей требуется немедленный отдых хотя бы в психдиспансере.

– И так бывает?

– Бывает.

– Да нам, где угодно, даже в Желтом доме! Согласен. Дали бы отлежаться! – орал я, перекрывая выстрелы, – но будем валяться здесь до победного.

– Когда-то же у этих «фрейдерастов-либерастов» кончатся патроны?!

– Никогда. Они у них стоят цинками.

Когда лежать надоело, я вдруг решил позвонить Ивану, повеселить его нашим концертом.

– Привет Ваня! … И добрей бывает. … Да что каждую неделю звонить. Вот решил, чтобы ты послушал нашу музыку. Ничего лупят? Жаль, видео нет на телефоне, снял бы, как ветки на меня сыплются. … Да нет, свои развлекаются. Есть тут у нас клоуны. Цирк уехал, а они остались. Да потом, при встрече, если жив останусь. Просто решил тебя повеселить. Не знаю, удалось ли?! Ну, давай пока. Мамане не проболтайся. Сдюжим.

– Трах-тах-итах-тах трах-тах-итах-тах!! – Коробка со снаряжённой лентой на 200 патронов, никак не торопилась заканчиваться.

«Нацгварды», устав видимо лупить над головой, стали опускать стволы ниже.

– Бросьте стрелять! – тонким девичьим голосом, закричал кто-то справа, когда пули изредка стали выбивать фонтанчики земли.

– Да Блиннн!!! Прекратите, угробите нас! – орали мы как оглашенные, встревоженные уже предельно низкими очередями.

– А вы твари, думали вас тут пряниками кормить будут, это ваша прямая обязанность – подыхать там, где скажут. Так что слюни подотрите, соберитесь и обратно по-пластунски, на карачках, назад на позиции – дезертирство своё кровью искупать!

– Сами суки туда хоть раз прогуляйтесь!

– Ха-ха-ха! У нас другое задание!

– Трах-тах-итах-тах! Трах-тах-итах-тах!

– Война, таки это вам не говно собачье! – бормотал Моня, рывком перекатываясь к Гаврилову, – хотя сейчас сильно напоминает его с виду. Чего они добиваются Гаврик?

– Да хотят из нас сделать безмозглых послушных тварей, типа амеб.

– И мы уже недалеко. Эту чахотку я уже чувствую наверно не вынесу!

Часа через два, когда мы были готовы конкретно стрелять в ответ, роте, наконец, отменили задачу и разрешили войти в расположение лагеря. До начальства дошло, что мы стадо, а не войско в таком состоянии. Нас разоружили, построили, и давай кулачищами как молотами работать, чтобы лицо было плоское, губы кровавое месиво и искры из глаз. С удовольствием «п*дили», но не всех, через одного, кто еще более или менее держался на ногах.

Те, кто с пулемётом и кто нас так мило херачил, – были одни и те же «друзья-братья». Всё те же откормленные «нацгварды». Ничего не поменялось. Им что? Тренировка. Мы груши для битья. Мясо. Харьковский фарш, которому надо было придать удобоваримую форму.

– Нет! Ну, сколько можно! – возмущался Диман. Ему опять досталось больше всех. – Это же полный пипец! И этому не видно конца!

– Радуйся, что живой, – успокаивал я его.

– Ну, в принципе да.

«На сегодня уже все, – подумал я, – точно все!» Ноги меня не держали. Я не помнил, как добрался до палатки и уснул крепким сном. И мне ничего не снилось.

Утром выяснилось, что наступление захлебнулось – надобность в нашей роте отпала, и про нас на пару суток забыли.

– Привет мама! – пользуясь передышкой, звонил я домой. – Как вы там? Как у Ивана? … У нас все хорошо. Валяемся. Ну, почти отдыхаем. Вот только вчера нас уговаривали полежать еще пару часов. … Не шучу. Какие шутки. Когда я тебя обманывал? … Все. Все не буду. Да, здоров. Только мазь от комаров кончилась. … Ну, уж как-нибудь вытерплю. Всем привет.

«Дом, и все, что было с ним связано, казались так далеко, из другой жизни. Кажется я на этой войне так долго. Это я просто не адаптировался, – убеждал я себя. – Человек ко всему привыкает. И я привыкну».

***

К профессорскому сынку, по прозвищу Груша, приехали родители. Он тоже жил в нашей палатке. Привезли грозное заключение, что его комиссуют в связи с плановой операцией на позвоночник. Мудреная латынь диагноза завораживала. Восклицательные знаки не оставляли сомнений. Все бумаги были в порядке. Этот еврейчик мне и раньше говорил, что он тут не задержится. Я не верил, но деньги и связи на Украине решали все. Майор аккуратно поместил предупредительно изготовленные родителями копии себе в папочку, «поручкался» с Грушей.

– Что ж ты сынок! Такой больной и на войну к нам затесался?! Жаль, жаль, а по виду не скажешь!!! – хитро улыбался майор.

– Да шо вы!!! Шо вы!!! – причитала мать, полная черная женщина похожая на заведующую магазином, – он у мини с детства в каких только больницах не лежал и ветья-янкой и скай-атиной и бхо-онхитом болил… очень болезненный был…

Она опустила пухлую холеную ладонь, унизанную кольцами в сумку за очередными бумагами, но майор остановил ее.

– Да верю, верю. Лечитесь, приходите здоровыми.

– Да уж обязательно… – скороговоркой причитала мать, с силой шпыняя Грушу в бок, чтобы пошевеливался. – Непье-е-еменно!! Мы же не пьё-о-отив!

– Такие артисты! Такие виртуозы, шо майор, шо эта мадам! – шепнул Моня и расплылся в улыбке.

– Н-да! – грустно согласился я.

Грушевский-счастливчик, даже не зашел в палатку за своими вещами. Мать крепко схватила его и тащила, как нашкодившего школьника-малолетку к машине, что была остановлена караульными у контрольно пропускного пункта. Он спотыкался, оглядывался, наверно хотел с нами попрощаться, но мать была неумолима как бульдозер. Отец, блестя круглыми очками, какие носил Лаврентий Берия, ждал у машины. За происходящим с интересом глазели караульные с КПП. Муж верил в свою Мару Моисеевну и не зря. Вся семья воссоединилась в объятьях, встав в кружок.

– Попроси помощь у бога…, и бог ответит тебе, – умозаключил я.

– Мимо войны. Мимо! Вот за шо нас не любят!! – с глубоким вздохом обронил Моня. – Не помните, кто дал кочергой по голове дворнику Гохману, шобы он прекратил мучить маленькую сволочь, из которой теперь вырос наш Грушевский! Хотя он не сволочь. С таким хорошим поведением он таки когда-нибудь станет самым настоящим «акадэмиком».

– Соломон Борисович завидуйте молча! – процедил Новиков. – Вам это не идет. Это же ваши единокровные братья!

– И это мои братья по крови?! Боже-эж мой! Какой я «адиёт!» – картинно ужаснулся Моня. – Тогда шо такое фашисты?!!!

Глухо заурчал двигатель наемного такси. Черная иномарка, подпрыгивая на колдобинах, тяжело переваливаясь, повезла счастливую семейку подальше от войны, подальше от смерти.