Кисиков Бекнур - Тал Жайлау. Библио-роман

Иногда, выпускники спотыкались об его взгляд, и пытались перейти в другой угол зала, подальше от него. А Жабай лишь ухмылялся этим глупцам: взрослый мир жесток, в нем нет границ, и он не раз нещадно будет бить в лицо. Но эти глупцы не знают и радуются напрасной детской радостью, а насупившее завтра их быстро отрезвит.

Но больше всех его внимание привлекала одна пара. Это была красивая, статная пара. Высокий парень с длинными вьющимися волосами и девушка в белом платьем на высоких каблуках.. Они танцевали уже много часов, и не могли оторваться друг от друга. Они привлекали своей слаженностью и некой гармонией, словно бы это была пара. Но Жабай знал, что это их первый танец в жизни, и от этого у него еще больше портилось настроение. Он буравил их взглядом, пока девушка в белом не почувствовала и не оглянулась. Жабай улыбнулся, встретившись взглядом, но разве зверь умеет улыбаться, и его лицо осклабилось, напоминая волчий оскал. И девушку охватили страх и тревога, как бывает у любого, кто встречается с ним взглядом. Она юркнула за спину своего кавалера и прошептала:

– Прошу, поехали скорей отсюда! Поехали немедленно на Медео!

И пара, неожиданно сорвавшись, побежала к выходу. Подальше от этого зала, ставшего вмиг колючим и жестким, словно тот взгляд. Она еще раз оглянулась, чтобы ответить ему взглядом вызова и бесстрашия, но Жабая уже нигде не было. Он, словно призрак, пришел лишь на миг, чтобы заразить всех страхом. Ведь страх тоже заразен, и порой достаточно одного взгляда, чтобы заразить им весь мир вокруг.

В такси, кроме нее, были и другие пассажиры: супружеская пара и их дочка, девочка лет десяти. Они расположились на заднем сиденье старого фольксвагена, и Алме пришлось занять единственное пустующее место рядом с водителем. Хотя она не любила сидеть спереди, где водитель словно вторгается в твое личное пространство, нарушая ее внутреннюю, как она называла – «геометрию дистанции».

Водитель, загорелый, сухощавый мужчина с вытянутым, словно клюв, носом, завел двигатель и весело сказал:

– Жол болсын! Пусть будет дорога счастливой!

Было достаточно тепло, и Алма опустила окно, чтобы разглядеть при свете дня покидаемый город. Это уже было не чужое поселение, наполненное однообразными коробками, а город Батыра, значит, частично и ее город. Но сам центр проехали быстро, а дальше начался пригород с желтыми, наспех сбитыми домами земляного цвета, хаотично расположенными вдоль дороги. Таксист, пропетляв между ними, выехал в степь, которая раскинулась до самого горизонта. Привыкшая с детства к горам, Алма никак не могла зацепиться за какой-либо пространственный выступ, столь привычный в родном городе. Здесь не было ни гор, ни деревьев, а бескрайнее небо не покрывали даже облака. Все пространство вокруг было заполнено ровной, почти безжизненной пустотой, слегка усыпанной редкими чахлыми кустарниками, растущими между огромными проплешинами песка. И только вдалеке виднелись небольшие, пологие холмы.

Алме стало неуютно. Вчерашняя сентиментальность в парке мигом улетучилась, и ей опять захотелось домой. Ее не грело даже солнце, которого здесь было в изобилии. Голубое, ясное небо было чужим и неродным. А в нос ударили другие, совершенно незнакомые запахи этой, никогда не виданной доселе, земли. Было что-то душистое, терпкое, и в то же временами дурманящее в этом коктейле ароматов, перемежающимся с запахом протекшего бензина в старом автомобиле. И это все было чуждо и настолько неуютно для искавшего комфорт повсюду человека, что Алме вдруг захотелось плакать. Она проглотила тоскливый ком в горле, и расстроенно закрыла окно.

Водитель, заметив состояние пассажирки, протянул скомканный грязный платок:

– Алматыдан? (Из Алматы?), – неожиданно спросил он.

– Ия! – отказалась она от черной промасленной тряпки, от которой чуть не вырвало.

– Я сразу понял, – проницательно усмехнулся он. – У вас язык другой и акцент.

Алма промолчала. Водитель засунул обратно тряпку, и, потеряв к ней интерес, обратился к супружеской паре:

– Едете поклониться духу Коркыта? – продолжил он на казахском языке. Алма облегченно вздохнула. Продолжить диалог на родном языке она вряд ли смогла бы. – Издалека едете?

– Мы сами из Шу, – живо заговорил полнолицый пассажир в белой рубашке. – Мы вообще-то каждый год ездим. С тех пор как родили эту девочку, – с гордостью кивнул он на девочку, усиленно тыкающую маленькими пальчиками в экран смартфона.

– Ух ты? Вы ее выпросили, получается? – улыбнулся таксист.

– О, да, – вступила в разговор женщина, перехватив инициативу. Мужчина недовольно крякнул, но замолчал, нехотя уступив ей разговор. – Я ведь долго не могла … (неразборчиво).

Алма, хоть и понимала казахский язык, но выражение, сказанное женщиной, до конца не разобрала. Скорее всего, это был литературный или народный оборот. Казахский язык славится метафорами и аллегориями, и не всегда слова можно понять буквально. А в этих солнечных краях речь имела совершенно другие интонации и оттенки.

– Я знаю много случаев, когда люди не могли заиметь детей, но побывав на могиле Коркыта ата, получали желаемое. Конечно, нельзя чудо придавать силе Святого Коркыта ата, ведь он всего лишь человек. А исполняет желания Всевышний, – поучительно объяснил мужчина.

– И вообще, мы должны… – вступил было в разговор пассажир, но женщина тихо цыкнула, и мужчина снова замолчал.

Вдалеке показался всадник на гнедом коне. Это был мальчик. Вздымая пыль, он мчался во весь опор, словно хотел показать свою удаль, пришпоривая голыми пятками своего коня. А гнедой еще больше старался, длинными прыжками перепрыгивая через кустарники джингила. Его длинная грива развевалась на ветру, словно флаг. И пассажиры в автомобиле невольно залюбовались красивым скакуном, словно появившимся из сказки. Восхищаясь ровным шагом быстрых ног аргамака и мастерством мальчугана, умело правившего им.

– Чу! Чу! – рисуясь, подстегивал мальчик коня, поймав на себе взгляды людей из машины. – Чу! – кричал он громко, показывая всем видом, что природная быстрота может быть не хуже скорости механической, неуютной и дребезжащей. Но, в конце концов, всадник отстал от автомобиля и исчез в клубах пыли, оставшись за невысокими холмами. А в салоне наступила ровная, автомобильная тишина сопровождаемая гулом гудящего двигателя.

Водитель, привыкший долго и много говорить, заерзал на сиденье и вновь посмотрел в зеркало, найдя глазами пассажира.

– М-да, ты прав, братишка, – глубокомысленно изрек он изменившимся голосом. Из хамоватого, настырного рвача, торговавшегося за каждый тенге в городе, он неожиданно превратился в глубокомысленного, степенного мудреца. И стал рассуждать о желаниях, вере, жизни и отношении людей к Богу. Он говорил теперь мягким, плавным тоном умудренного жизнью философа, затрагивая глубинные пласты человеческого бытия, что Алма невольно заслушалась. И хотя она не понимала части слов и выражений, но по интонации и какому-то незримому коду слов, который устанавливается между оратором и слушателем, Алма улавливала смысл всего того, о чем рассуждал водитель.