Ричард Брук - Волк на холме

– Подожди… – Бруно нахмурился, потер лоб и закусил губу (у Гвиччарди, исподтишка наблюдавшего за ним, защемило сердце: у сына это всегда выходило точно так же, как у Алессии). – Ты хочешь сказать, что я должен все бросить и завтра улететь в Нью-Йорк, чтобы корпеть над протоколом сделки?

– А что, ты чем-то сильно занят? – хмыкнул президент компании. – Чем-то более важным, чем контракт с USIG? (5)

– Нет, но…

– Ты же в курсе, сколько в контракте узких мест. Положа руку на сердце, он совершенно сырой, но не нужно давать америкосам шанса передумать.

– Да, разумеется, ты прав. Просто это несколько неожиданно… Сроки были другими. Я рассчитывал уехать в Нью-Йорк первого мая, через неделю после дерби. – под пристальным взглядом отца Бруно слегка покраснел, но в голосе его не звучало никакой неуверенности:

– Может быть, Карриди справится без меня, и хоть как-то оправдает заоблачную зарплату, которую мы ему платим?

– Карриди тут ни при чем. Америкосы хотят тебя, аж подпрыгивают, и Микки Браун, и эта сучка, Рут Сандерс. Ты ее натурально очаровал…

– Видимо, мне это должно польстить. – Бруно не скрывал сарказма, но отец игру не поддержал:

– Видимо, да. Вот, прочти. – Филиппо протянул ему несколько тонких факсовых листов. Это был тот самый документ, что он с таким вниманием изучал, когда сын появился на пороге.

Пока Бруно скользил глазами по строчкам, Гвиччарди встал, достал из бара бутылку «Джек Дэниелс», содовую и два стакана.

– Как видишь, они в восторге от твоих предложений по диверсификации дорожного проекта. Мне до сих пор кажется несколько безумной идея с многоуровневыми мостами, но для них она пришлась в самый раз. Это стоит отметить.

Он говорил и наблюдал за сыном. Внешне Бруно оставался спокойным, даже более невозмутимым, чем обычно, но его выдавали напрягшиеся скулы и легкая дрожь пальцев, державших листок. Читал он долго – значительно дольше, чем на самом деле требовалось для ознакомления с коротким и сухим деловым посланием.

– Дифирамбы приятны, папа, хотя едва ли заслужены, – промолвил Бруно, чуть растягивая слова: это была его манера выражать сомнения и недовольство. – Я прочел, но, признаться, так и не увидел острой необходимости своего присутствия, по крайней мере, в ближайший месяц. Если я прилечу в Нью-Йорк первого мая, как и планировал, то…

– Бруно, они хотят, чтобы ты приехал сейчас. И ты поедешь. Это мое официальное решение как главы компании. Не забывай, что я не только твой отец, но и твой босс.

Они встретились взглядами.

– Я понял, патрон, и подчиняюсь вашему официальному решению… – голосом Бруно можно было заморозить цистерну воды. – Ну, а неофициально, папа, ты можешь мне сказать, за что ты меня наказываешь?

– Ты разве в чем-то провинился? – не менее холодно осведомился отец. – Нарушил регламент, устав? Причинил нам серьезные убытки?

– Нет.

– Тогда ты задаешь странные вопросы. Ты давно совершеннолетний, и твоя личная жизнь меня не интересует… разумеется, до тех пор, пока не вредит репутации нашей семьи или компании, что, впрочем, одно и то же.

«Репутация семьи? На что это он намекает, интересно? Неужели узнал про статейку в „Кто“…»

Популярная бульварная газетенка не обошла вниманием недавнее происшествие на мосту Реджина, и тиснула статью под броским заголовком – «Слезы, безумие, суицид: мрачные тайны семьи Гвиччарди», полную гадких намеков и непристойных измышлений. Читателю прямым текстом сообщалось, что «имеющая славянские корни» супруга «самого молодого из директоров „Гвиччарди SpA Roma“, талантливого бизнесмена и наследника многомиллиардного состояния», повредилась в уме после утраты единственной дочери… и стала вести себя столь странно и непредсказуемо, что вся семья страдает от ее безумных эскапад, окрашенных сексуальной распущенностью с суицидальными мотивами. Толика правды в статье была щедро пересыпана непроверенными слухами и откровенной клеветой, и варево на выходе смердело, как куча свиного навоза…

Можно было подать на газету в суд, но Бруно по опыту знал, что это приведет лишь к эскалации скандала, а газетенке даст новых подписчиков. Нет, лучше уж действовать другими методами – например, хорошенько проучить журналиста с помощью бойцов из «Когорты» (фамилию писаки Бруно взял на карандаш, остальное было делом техники).

– Репутация нашей семьи в полной безопасности, отец. – вот и все, что он сказал вслух.

– Ах, так?

– Именно так, что бы тебе ни говорила Белинда.

Гвиччарди скривился, словно хлебнул уксуса – обычная реакция на упоминание мачехи без должного пиетета – и не остался в долгу:

– Не все, что говорит Белинда, неверно и несправедливо, только потому, что это исходит от нее… В одном вопросе я совершенно согласен с синьорой: если Малена не справляется с болезнью, а ты не справляешься с поведением Малены, твоей женой должны заниматься врачи в клинических условиях.

– Нет.

– Хорошо. В своей спальне ты хозяин. Но позволь заметить тебе, сын, что твое упрямство граничит с глупостью, а выходки Малены – с вредительством… ее эффектный прыжок очень порадовал наших прямых конкурентов, и Конти, и особенно – Астальди. Вчера в клубе мне по секрету пересказали шутку: дескать, Гвиччарди использовал невестку как подопытную мышь, хотел с ее помощью измерить глубину Тибра… прежде чем сам туда прыгнет после изучения финансовых показателей за квартал.

– Боже мой, папа, какая невообразимая чушь!.. Вот кому точно не помешали бы холодные ванны, так это синьоре Белинде… чтобы остудить желание лезть в нашу с Маленой интимную жизнь.

– Не смей говорить о своей мачехе в подобном тоне! Ты обязан уважать ее так же, как и меня! – отрезал Гвиччарди тем особенным жестким тоном, что у неподготовленных людей вызывал дрожь в коленях и позывы к мочеиспусканию, но Бруно знал о своем привилегированном положении в иерархии отцовских ценностей, и показным гневом его было не пронять:

– Прости, отец, если я был непочтителен… но, следуя твоему примеру, требую безусловного уважения к моей жене.

– Тогда объясни ей – снова – что значит быть женой человека, носящего фамилию Гвиччарди, и пусть прекратит позорить семью поступками, которые потом неделями полощут в газетах!

– Мне будет довольно сложно сделать это, находясь в Нью-Йорке…

– Ничего, зато в Нью-Йорке у тебя будет время подумать; а пока ты занимаешься делами фирмы, я позабочусь о твоей жене… на правах любящего свёкра.

Нервы Бруно напряглись еще сильнее. Во многих жизненных вопросах Филиппо Гвиччарди отличался широтой взглядов и занимал сторону прогресса, однако в отношении семейных ценностей был консервативен до нетерпимости. Трагическое вдовство и второй брак с женщиной, что всегда выглядела и вела себя как воплощенная благопристойность, сделали его изрядным занудой, не принимавшим ни малейшей экстравагантности. От сына он требовал если и не разделять до конца его твердые принципы, то, по крайней мере, следовать им внешне. Наказание за публичное нарушение приличий следовало быстро и неотвратимо.