Андрей Марковский - Проклятие неопределённости. Роман-фантазия

– Так чего было цапаться? Витька всегда оригинальничал. Ну и в тот раз. Неужели ты не привык за много лет?

– Конечно привык. Но он насчёт меня тоже взялся прогнозировать. И угадал же, чёрт! Сколько раз я об этом думал! Ну не мог он тогда про это знать!

– Про что?

– Про Таню, её раннюю смерть. Как он предвидел? Сказал: с Таней у вас ненадолго, не подходите вы друг другу. Не выдержит, дескать, она. Я его послал. Глупо себя повёл, но объяснимо – выпили ведь. Некстати Витёк полез со своими прогнозами. Ты знаешь, как это бывает.

– С пьяными – понятно.

– Ну вот. Сказал: тебе надо найти балканскую девушку. Ты её узнаешь, она своеобразно красивая, такие нечасто встречаются. Она поможет тебе оставаться молодым и здоровым. Вы друг другу нужны. У Тани, говорит, на тебя сил не хватит, потому что она блондинка, про энергию опять что-то заговорил, я не дослушал. По пьяни моча в голову ударила: блондинка и глупая – типа синонимы, такого оскорбления любимой девушки я даже Витьке не мог простить.

– И что?

– Психанул. Сначала послал по-матерному, а Витька будто не слышит. Стоит, грустно на меня смотрит и молчит. Толкнул я его, пьяный дурак, он упал. Напился, вот меня и заклинило.

– Так ты его сильно…? – ужаснулся Шурка, выпучив глаза.

– Да нет, конечно. Ну, то есть толкнул-то сильно. Но упал он нестрашно, не на камни. Крови было – чуть. Пьяные не бьются, знаешь ведь. Я ему компресс сделал, носовой платок намочил в речке. Мы с ним не могли надолго поссориться, мы ж были как братья. Он сказал – нормально, не беспокойся, ни на что не повлияет. Точно помню: крови почти не было, платок едва замарался.

– На что не повлияет? – нахмурив лоб, спросил Шурка.

– Не знаю, не понял я. Не догадался переспросить.

– И что дальше?

– Посидели на берегу, договорили. Он сказал – как хочешь, а всё сбудется. Завёл мудрёное своё: давай попробуем вместе очистить сознание, добьёмся просветления, сам всё увидишь. … О-о-ох! Ещё какую-то бодягу нёс, я не запомнил, и ментам ничего не рассказывал, чтобы не решили, будто у него с перепою крыша поехала, они и без того самоубийство на него вешали. Договорили обычно, по-дружески. Он несколько раз повторял, как мантру: ты, говорит, от музыки не отказывайся. Работай, несмотря ни на что, песни пиши, играй и пой – у тебя получается. Я, помню, тогда подумал: чего репетировать – мы только что завязать решили. Но видишь, как сложилось? Как в воду глядел, чёрт патлатый. Тани уж скоро семь лет как на свете нету.

– Слушай, он босиком тогда был или в ботинках? – вдруг спросил Шура, глядя куда-то в окно.

– Не смотрел, не обратил внимание. Сам кое-как был одет. Тепло было плюс водка. Не помню.

– Э-э, плохо он своё будущее увидел, – с жалостью в голосе сказал Шурка. – Всё-таки сделали с ним что-то. Не знаю только – кто, для чего и куда тело дели. Ладно, дело тёмное. Как было тёмное, так и осталось. Предположим, с Танькой он угадал, прости-прости. А красотка эта южная где? Черногорская? Без которой тебе не жить? Сколько лет прошло!

– Девятнадцать лет и один месяц. Только какая может быть девушка-красавица, Шура! У меня просто женщины уже поди целый год не было.

– Иди ты!

– Честно. Неинтересно стало с ними. Разрядку даёт, физиология, то-сё, но скучно без чувства. Это в молодости лёгкого увлечения и симпатии хватало, а с Таней я к другому привык. Не привлекала меня ни одна другая девушка по-настоящему, потому возня какая-то получалась смешная, а не секс. Не знаю, как им, а мне без любви противно. К тому же дела, постоянно некогда, «не до сук», как Витёк говаривал. Теперь здоровье куда-то делось, ослабел я. Вряд ли это какой женщине понравится. Глядишь, возьму и сдохну прямо на ней. Вот будет прикол! Поэтому у меня сейчас цель – детям хоть маленький запас оставить на будущее.

– Кончай, ты чего? – возмутился Шура. – Приболел – полечись, чего впустую стонать. Сдай ларьки свои в аренду и отдохни, сразу полегчает. Ещё лучше – продай, раз надоело. А сам музыкой займись.

– С полгода уже продаю, тяжело стало работать. Решится когда-нибудь… Но чего не изменить и чего по-настоящему жаль – того, что было, не вернуть, ничего не вернуть. Вспомню – так всё нелепо получилось! Вышло, будто Витя во всём виноват, он пропал – и я без него потерялся. А ведь именно я его последним видел, мог от берега увести, одного не оставлять, или вместе с ним там остаться медитировать. Можно было возвращаться, ради чего торчать вечером у воды, хотя светло, конечно, июнь – белые ночи. Короче, куча вариантов… Потом, когда закончили нас таскать, желания петь у меня не осталось ни капли, вообще не хотелось музыкой заниматься, хотя Алекс-маленький несколько раз настойчиво подкатывал, пришлось посылать его подальше. Опустошение какое-то накатило. Не хотелось без Витьки. Чем-то ситуация оказалась похожа на школьный ансамбль: тогда показалось мне, что сам я никогда профессионально выступать не сумею, вот и бросил. Нравилось, но ведь бросил. Дурацкая натура!

– Чего так? Насчёт школы не знаю, а в институте вы классно играли. И с каждым годом всё лучше. Не могут все быть первыми, первое место – оно одно, а за первым куча пространства, тысячи вторых мест.

– Логика – не то, что мне могло в то время помочь. Скорее наоборот.

Кира замолк и призадумался. Себя он считал человеком довольно смелым, но где-то глубоко внутри было зарыто что-то, заложенное в него вечно неуверенной в себе матерью, нечто мешающее, заставляющее сомневаться и перестраховываться от возможных трудностей. Возможно именно это воспитанное в семье качество в конечном итоге не позволяло ему двигаться дальше, наплевав на обстоятельства. Наверное, это не боязнь, и это не назовёшь робостью. Но что это? Вслух он сказал Шурке немного другое:

– Я с детства такой дурной, мне обязательно требовалось какое-то совершенство, причём я сам обычно не до конца понимал, каким оно должно быть, это совершенство. Поэтому в детстве от расстройства ревел, когда что-то по-моему не получалось, а как повзрослел – стал бросать начатое из какого-то дурацкого принципа. Типа если не выходит, как хочется – тогда вообще никак не надо.

– Какое, блин, совершенство, Кира! В мире вообще нет совершенства. Пел ты отлично, у тебя голос красивый. До сих пор записи слушаю с удовольствием.

– Спасибо, Шура, но всё равно. … Отмазку я себе придумал, будто без Витьки, без его текстов непонятно что петь. Ты ведь знаешь, наши лучшие – все на его слова. Каждый из нас пробовал стихи писать, одна ерунда выходила. Поначалу, в институтском ещё ансамбле, я считался главным песенником. Помнишь «Практикантку»? Это моё сочинение.

– «Практика-а-антка, девочка-сосе-е-едка. Не пытайся ты нас физике учить. На-аучи меня любить», – фальшиво попытался пропеть мотив Шура. – Конечно помню. Весёлая песня, ваш ранний хит, самый первый. Хорошей записи только не осталось, жаль. Аппаратура была совсем дерьмовецкая.