Елена Виг - Белая лилия

– Никогда не думал, любимая, что тебя так смущают голые мужские тела, – подтрунивал над ней Пьер, имея в виду скульптурные группы обнаженных людей по обе стороны от входа.

– А я никогда не думала, что мне все время придется ходить мимо голых мужиков с гениталиями размером с человеческую голову, – парировала она. – По-моему, это какое-то извращение.

– А как же античные статуи? Или здесь тебе не хватает фиговых листков на причинных местах?

– Про античные статуи не знаю, Давид Микеланджело меня совершенно не смущает, а эти… Они меня не смущают, а пугают. Они у меня ассоциируются не с эротикой, а с изнасилованием.

– Лили, родная, не надо так близко к сердцу это воспринимать. Но, вообще, я тебя понимаю, – сказал он после паузы, – они и вправду ужасны и полны отрицательной энергии. Я в какой-то газете прочитал, что советский и немецкий павильоны – это идеология в камне. Может не дословно, но что-то вроде этого. Вот если бы мне пришлось одевать эту даму, – он показал рукой на женскую фигуру в правой композиции, – я, наверное, отказался бы. Не могу представить ничего более отвратительного.

Лили кивнула. Вот за это она и любила мужа – он, хотя и посмеивался над ней, но всегда ее понимал.

Как-то они зашли в Музей человека 4 4 Музей человека – антропологический филиал Парижского музея естествознания. Расположен в XVI округе Парижа, в южном павильоне дворца Шайо. Музей был основан в 1937 году в связи с проведением предвоенной всемирной выставки. Его предшественником был Этнографический музей Трокадеро, открытый в 1878 году. Музей унаследовал коллекции существовавших во Франции с XVI века «кабинетов редкостей», а также Королевского кабинета. Позднее собрание музея постоянно пополнялось. https://ru.wikipedia.org/wiki/Музей_человека_(Париж) . в южном крыле Дворца Шайо потому что там работал один из приятелей Пьера. Лили этот белый дворец нравился, да и само место было великолепным: отсюда открывался потрясающий вид на Эйфелеву башню, а парк Трокадеро с его каскадом фонтанов был воистину роскошен! Пьер пошел общаться со своим знакомым, а Лили осталась рассматривать коллекцию музея. Нельзя сказать, что она была большой поклонницей этнографических музеев, но здесь точно было на что посмотреть. Лили бродила по залу, рассматривая черепа и мумии. Как ни странно, но этот зал, полный артефактов, связанных со смертью, не наводил на нее уныние. Ей хотелось представить, как выглядел человек, череп которого сейчас лежал под стеклом, чем он занимался, о чем думал, сильно ли он отличался от ее современников.

– Не боитесь мертвых? – услышала она у себя за спиной.

Молодой мужчина смотрел на нее с интересом, его взгляд был чуть насмешливым, но не вызывал чувство неудобства.

– Во всяком случае, этих не боюсь, – ответила Лили, – я надеюсь, они надежно упакованы.

– Да, мы старались, как могли, – засмеялся мужчина. – Я Борис, Борис Вильде 5 5 Борис Владимирович Вильде (25 июня (8 июля) 1908, Санкт-Петербург – 23 февраля 1942, Форт Мон-Валерьен) – русский поэт, лингвист и этнограф в Музее человека в Париже, участник французского Сопротивления, один из основателей и редактор газеты Résistance («Сопротивление»). Был расстрелян нацистами в 1942 году. https://ru.wikipedia.org/wiki/Вильде,_Борис_Владимирович , – он протянул ей руку.

– Лили Леви, очень приятно, – она пожала протянутую руку, – вы здесь работаете?

– Да, имею честь. Так вам нравится здесь?

– Пожалуй, что да, во всяком случае, здесь спокойнее, чем снаружи.

– Хотел бы я знать, что вы имеете в виду, говоря это. Вы же не о толпах, которые заполняют выставку? Впрочем, к нам народ и вправду заходит не так часто, так что в этом смысле здесь тоже значительно спокойнее.

Лили улыбнулась.

– Да, я имела в виду несколько иное. Здесь возникает ощущение, что все страхи этих людей уже позади, далеко позади.

– Я понимаю, о чем вы. Факт уже свершившейся смерти определенным образом избавляет от волнений. Были в немецком павильоне? – спросил он, при этом его большие серые глаза внимательно изучали реакцию Лили на его вопрос.

– Нет, и не собираюсь.

– Ясно, – протянул он, и ей показалось, что он улыбнулся, хотя она не была до конца в этом уверена, – не ваш стиль, значит?

– Нет, не мой.

– Это очевидно, я просто проверял. Я ученый, знаете ли, поэтому проверка гипотез у меня в крови.

– И какая же была гипотеза? – поинтересовалась Лили.

– Была гипотеза, что вы из тех, кому это не может понравиться по определению.

– Имеете в виду национальность?

– Национальность? Нет, конечно же, нет! Про это я даже не подумал. А вы еврейка?

– Не знаю, как ответить на этот вопрос. Из португальских евреев, насильно крещенных еще в шестнадцатом веке. Но если рассматривать меня в контексте расовой теории Гитлера, то да, еврейка. Для вас это проблема? – сказала она, с некоторым вызовом посмотрев на собеседника.

– Упаси боже, Лили, конечно же, нет. Я русский интеллигент, нам эти чувства не присущи.

– Вы русский?

– Да, почему вас это удивляет?

– Ваш французский идеален.

– Так же, как и английский, немецкий, эстонский.

– Эстонский? Я, простите, даже не очень знаю, где это, и какой там язык.

– Маленькая страна на берегу Балтийского моря. Когда-то была частью Российской империи, которая, в свою очередь, отвоевала ее у Швеции в восемнадцатом веке. После революции получила независимость, а язык похож на финский, во всяком случае, относится к той же группе.

– Исчерпывающе! – восхитилась Лили. – Вы уже были в советском павильоне? Что вы об этом думаете как русский?

– А вы – как француженка?

– Там красиво! И очень, – она некоторое время подыскивала нужное слово, – очень богато. Я впечатлена, если честно.

– Если на вас это произвело впечатление, значит, цель достигнута.

– Вы хотите сказать, что все это не правда?

– Я тоже там был, и все пытался понять, чему там можно верить.

– И как? Поняли?

– Все, что там представлено – это факты: красивое метро, мощные самолеты, трактора, карта индустриализации. А вот интересно, о чем они умолчали. У меня все время было ощущение, что это не вся правда. Я не верю в страну, которой они пытаются себя представить.

– Почему?

Борис долго молчал. Лили смотрела на этого совсем еще молодого человека и удивлялась тому, насколько глубоко и нестандартно он мыслит. Она вспомнила отца: вот с ним ей было так же интересно разговаривать. Даже Пьер, пожалуй, не дотягивал до этой планки не потому, что был глупее, просто его интересы лежали скорее в плоскости искусства, а не политики.

– Спрашиваете, почему… Я, как ученый, знаю, что прогресс – дело очень не быстрое. Это под гору скатываться легко, а подниматься куда сложнее и медленнее. Советской власти всего двадцать лет, из них лет пять ушло на гражданскую войну, голод, разруху. Вы верите, что за пятнадцать лет можно сделать такой рывок? Я – нет! То, что мы видим – это витрина, красивая витрина, а что там за ней, мы не знаем. Страна закрытая, поехать и посмотреть собственными глазами нельзя.