Юлия Лангровская - Слуги Люцифера

Однажды около полудня, когда погода была душной, и стоял невыносимый августовский зной, семья Мадлик тихо и медленно обедала в своей столовой.

За длинным столом, во главе его восседал князь, а по правую руку от него сидела Берта, время от времени кидая пронизывающие взгляды на обеих падчериц напротив себя, да задумчивый и даже блуждающий взгляд на малютку-сына, которого просто так сажали возле матери, чтобы только вся семья считалась в сборе, потому что Виктора кормили отдельно и намного чаще, чем остальных.

«У, мегера!» – разом подумали девочки, подняв глаза на мачеху, но тут же опустив их обратно в свои тарелки.

Вокруг хозяев осторожно двигались лакеи, подавая одно блюдо следом за другим и убирая со стола пустую посуду.

Вот так всегда и происходила церемония завтрака, обеда и ужина в доме князя Мадлика.

– От всего этого даже аппетит пропадает, – нередко повторяли друг другу сестры.

Итак, однажды около полудня, когда первое блюдо сменилось вторым, двери холла внезапно распахнулись со страшным шумом и послышались быстрые и тяжелые шаги нескольких мужчин. Спустя секунду мужчины оказались в дверях столовой.

Не в меру вспыльчивый князь Мадлик уже собрался, было, заорать своим громовым голосом, что никто не имеет права нарушать обеденный час, но, увидев все произошедшее, осекся.

В дверях стояло четверо мужчин, а впереди них Жозэ Марэ, весь растрепанный и напряженный.

– Господин князь, загорелась конюшня! – воскликнул он и выбежал обратно. Мужчины за ним.

Князь тотчас же невообразимо переменился в лице. Скулы его как-то странно задергались, глаза помутнели, он зашатался и в изнеможении рухнул обратно на стул. Берта подбежала к нему, а девочки остались на своих местах.

– Конюшня… мои лошади… мой Корсар… – князь побледнел.

Наконец, вся семья выбежала на крыльцо и увидела полыхающую конюшню. Внутри ржали лошади, напуганные невиданным зрелищем пожара и задыхающиеся от густого дыма.

Князь простер руки к небу. Внутри конюшни, рядом с остальными лошадьми, находился и его любимец, конь по кличке Корсар, красавец редкой породы, молодой и сильный, быстрый, как ветер. Не так давно князь уплатил за него цену, втрое превосходящую его истинную, лишь бы только самому заполучить такое отличное животное. Черный, как смоль, без единого пятнышка, он стоил даже целого табуна.

Несколько мужчин вплотную приблизились к конюшне, силясь открыть ворота и выпустить лошадей. Но пламя не подпустило их. Лошади продолжали ржать все более оглушительно и ужасно. Слышен был и дикий голос Корсара. Он как ножом резал по сердцу уже почти бессознательного князя. Несчастный готов был упасть в глубокий обморок.

Вдруг, среди толпы, собравшейся, кто посмотреть, а кто и помочь, выделился мужчина и решительно направился к воротам конюшни. Язык пламени почти коснулся его. Тогда человек схватил огромную кадку с водой из рук двух женщин, облился ею с головы до ног и бесстрашно ринулся к засову на воротах. Отодвинув его, он отскочил в сторону, так как лошади, доведенные паникой до безумия, вырвались каждая из своего стойла и наперебой, калеча друг друга, понеслись на волю. Только один конь, тот самый Корсар, не выбежал. Он единственный, в целях предосторожности, был привязан красивой металлической цепью к железному кольцу. Несчастное животное, хрипя и захлебываясь от ржания, брыкалось, как безумное, ибо языки пламени если и не касались его, то сильно прижигали.

Князь, уверенный, что его любимцу пришел конец, окончательно лишился чувств и осел на руки своей жены, которая, согнувшись под тяжестью его тела, рухнула на траву, но потом заботливо положила голову супруга к себе на колени.

Ей, впрочем, была глубоко безразлична участь несчастного животного. Его дикое, душераздирающее ржание нисколько не трогало эту бессердечную, надменную красавицу. Она равнодушно взирала на все происходящее, одновременно теребя волосы мужа спокойными, размеренными движениями.

Обе девочки также были на гране срыва. Однако же, беспокоил их не только конь.

Жанна, раскрыв рот и затаив дыхание, смотрела на управляющего, который все глубже и глубже продвигался в конюшню, пытаясь освободить коня. Сердце девочки бешено колотилось и казалось, еще немного и оно выпрыгнет из груди. Ей даже хотелось кинуться в этот огонь к господину управляющему, чтобы помочь ему и просто побыть рядом, но, понимая, что она вместо помощи лишь помешает ему, осталась стоять, где стояла.

Нинетта же не сводила глаз с Сережки, который метался вокруг горящей конюшни, не зная, что делать и безумно паниковал.

На какое-то время Жозэ исчез в языках пламени, его невозможно было различить сквозь дым и этих мгновений хватило Жанне и Сережке, чтобы едва не сойти с ума. Но, к счастью, спустя еще мгновение, тот, за кем они так пристально наблюдали, появился, и в руках у него была уздечка, за которую он вел коня.

Едва лишь оба они вышли из полыхающей конюшни, как крыша ее рухнула, повалив за собою все четыре стены.

Жозэ, очутившись на живой, зеленой траве, почувствовав под ногами твердую, не охваченную пожаром почву, вдохнув полными легкими свежий воздух, внезапно отпустил уздечку и упал без сознания в двух шагах от лежавшего на коленях у супруги князя Мадлика, который, впрочем, уже очнулся.

Конь, почувствовав свободу, вскочил на дыбы, а затем понесся по лугам и полям, на радостях, что остался жив, принялся резвиться и играть. Сам он нисколько не пострадал, за исключением того, что его драгоценная шерсть в некоторых местах оказалась немного подпаленной.

Увидев своего любимца целым и невредимым, князь окончательно пришел в себя, вскочил на ноги и, подбежав к Корсару, несмотря на то, что тот запросто мог его лягнуть, принялся ласкать его и приговаривать:

– Ах, ты мое сокровище! Ах, прелесть! Я велю простроить для тебя отдельную конюшню.

Нинетта, которая все это слышала, пробормотала себе под нос:

– Да, если бы мы с Жанной погибли, он бы едва ли это заметил, – и в глазах ее блеснули слезинки.

Для Жанны же не существовало никого и ничего вокруг, кроме лежащего на траве, бесчувственного, черного от дыма, господина управляющего. Она вместе с Сережкой металась вокруг него, не зная, что сделать, чтобы привести его в чувства.

Двое мужчин подошли к детям, аккуратно их отстранили и, взяв на руки Жозэ, понесли его в домик. Сережка вприпрыжку побежал за ними, а Жанна, подумав, что такое же проявление чувств не пристало княжне, осталась на месте, хоть и горела желанием не отходить от управляющего ни на миг.

Вряд ли эта десятилетняя девочка отдавала себе отчет в том, почему ее так неудержимо потянуло к этому новому человеку, потянуло с первого же взгляда, вряд ли она понимала, что происходит внутри нее, но, невольно сравнив Жозэ со своим отцом, она еще более возвеличила первого и прониклась презрением к последнему.