Агния Аксаковская - Ли Лу Би. Вторая книга об Александре, Лусинде и Беатрикс

Тихо:

– Александра, по-моему, тоже в ужасе.

– Лу, я просто дни считаю, когда же, наконец, вернётся Жанно.

В самом деле, Бэт могла считать себя спецом по этой войне. Рене посмеивался и спрашивал, когда она начнёт флажки втыкать, потому что она следила за передвижениями наших войск по выпускам новостей, читала все передовицы и все хохмочки Жанно. На первой полосе во всех газетах есть рубрика Хохмочки Жанно.

– Слушай, Лу, только он сапог на порог, я уж постараюсь, чтобы он на каждом шагу сталкивался с нашей дурочкой. Я б вообще заперла бы их в одной комнате, а ключ бы выбросила ко всем чертям.

– В аквариум с золотыми рыбками. – Уточнила Лусинда.

– Это мысль.

– Ты уверена, что Капитанушка простил Лис?

– Чушь! – Воскликнула Беатрикс.– Что он тебе – господин Монтаржи? Он и не думал на неё сердиться. Он решил, что если, – сжав руки у сердца и глядя в небо, – его Лисси так с ним поступила – значит, так и надо. Она ужасно испугалась, наш Лисочек, что Жанно окажется плохим и начнёт смеяться над ней и всем всё про неё расскажет, предаст её…

– Да, она рассудила по себе. – Суховато проговорила Лусинда.

– Да ладно тебе, Лу. Пожалей ты её, хоть чуть-чуть. Тебя спасает труд, движение, твоё ежесекундное движение вперёд и вверх, это твои крылья. А что она? Ей нечего делать, она с трудом дотягивает день до конца. Как в могилу, ложится в постель – это у неё во время болезни, когда бредила, вылетело.

У Александры и правда, пока она выздоравливала в доме у Беатрикс, появилась неприятная привычка. Она стелет постель с наслаждением, обкапывает, натягивает, взбивает, всё это с шуточками, конечно… полюбуется, потом идёт мыться, скребётся до крови целый час, наденет чистое и ляжет такая красавица, такая.

И непременно скажет – Подоткните, люди. Би становилось жутко от этого. Ведь ботаник и она, всё время, когда вместе, ласкаются да целуются, пощипывают друг дружку и всё такое. Она даже представить себе не могла, как бы она смогла жить без этого, без губ Рене и его рук… у Беатрикс мороз по коже, ст о ит ей только представить, как она ложится в постель одна и не чувствует всю ночь сквозь сон его рядышком, его душу, его тело.

Беатрикс восхищалась Лусиндой и скорбела об Александре. Лис, как памятник самой себе, своей гордыне. Всё более красивая и гадкая. Чем ей утешиться? Ногти грызть разве? Но они у неё очень быстро растут, скучно. Читать не хочет. А спать ведь тоже надоест. Она, когда выспится до смерти – это её выражение – потом не спит неделю, две… Ночь без сна – это Бэт в голову не лезет. Мрак, дурак.

Би боялась ночи. Ещё больше, чем в детстве. Если ей ночью приходилось встать, она так долго, сопя от усердия, штурмовала мужнины горы и долины, что Рене предсказуемо просыпался и начинал тревожно и ласково расспрашивать, что случилось? А волосы даже в темноте видно, что светлые. Бэт подробно ему расскажет, что да как, они поцелуются, губы у него, как кипяток, и пальцы тоже, – и Бэт уже не страшно, что ночь – чёрная и лезет, лезет в окно и таращится своими глазищами даже сквозь бархатную штору.

Ей становилось тепло и весело, и когда она забиралась обратно в гнёздышко, то не могла утерпеть и непременно устраивала Рене мышку . Он ка-а-ак взвизгнет басом, и эта парочка начинала хохотать до икоты, посреди ночи. А тут и ребёнок проснётся и устроит потягушки, ему ведь тоже хочется принять участие. В эту секунду Бэт понимала, что они трое, действительно, составляют одно целое, и даже ночь, и звёзды – это тоже всего лишь наша часть. И если бы её отделили от Рене – она бы умерла. И Рене – тоже.

Беатрикс не постеснялась и выложила это соображение Лусинде. Лусинда мягко и серьёзно возразила:

– Насчёт Рене не скажу, а ты… Не умерла бы ты, Трикси. По себе знаю – а мы все трое очень похожи. …Ты бы, может, вырвала бы у себя все свои чудные кудряшки и выплакала свои фиялочки – но ты бы не умерла. Ты бы с жаром засела за новую сценку, и, глядишь, от горестей разлуки выработалась из старательной любительницы в небрежного гения. Вообще, критики пишут, что вас, писателей, нужно побольше мучить, тогда вы лучше орудуете вашим инструментом.

Беатрикс это явно не понравилось:

– Я не писательница, я Беатрикс Керадрё. Я не разрешаю меня мучить. …Слышишь, Господи? Вовсе я не хочу быть гением, я записываю сценки, потому что мне это весело, вот и всё.

Лусинда – страшным шёпотом, поставив ладони раструбом:

– Главное в человеке – это Дух, дорогая Бэт.

Беатрикс сжала кулачки, старательно и продолжительно завизжала.

После молчания заявила:

– Не желаю больше этого слышать. Если Дух залез в Тело, значит, Тело кое-что ст о ит. Я не согласна, чтобы Дух Рене спёр у меня его Тело. Мне нужно всё время трогать его со всех сторон и оттого, что его тело тёплое и нежное, твёрдое и умное, я лучше чувствую свой собственный Дух.

Помолчали.

Лусинда, глядя перед собой в одну точку:

– Пойду.

– Небось, опять сексистов в белых пижамках ронять будешь?

– Жалко, Александра не разрешает мне Жоэля записать.

– Эх, Лусик. А ведь лучше бы Тео тебе вот тут оставил лялечку вместо всех твоих шпрехензидойчей, стартёрчиков и приёмников. Ай? Ну, если по серьёзке?

Лусинда – без шуток – быстро поразмышляла на предложенную тему:

– Нет, Бэти. Я бы офонарела, что нельзя туда-сюда бегать.

– Мы очень все разные. – Вздохнула Беатрикс.

– Но все красавицы.

Обменялись понимающими взглядами, причём, Лусинда удалила из-под ресниц малейший признак иронии.

– Чё ты там хучь Лиск у всучить намылилась?

– Понимаешь, я ей давно, больше года назад пообещала…

Шепотки.

– Пусть только попробует отказаться.

Ушли, обнявшись, тихонько болтая.

Тишина, солнце.

Виви и Дворничиха вылезли из-за поленницы. Посмотрели друг на дружку. Дворничиха обирала щепочки со своего платья и прихорашивала метлу. Сообщила равнодушным голосом:

– С Брунеточкой я ничего сделать не смогу. С Рыженькой — тож.

– Чёрт возьми! Да почему? – Возмутилась Виви.

Дворничиха показала пальцем:

– Зацепочки нетути. Глазок зелёный, глазок голубой – ищи ветра в поле.

Виви примолкла.

– А вот у Беленькой, у Черноглазенькой есть зацепка.

Виви сжала кулаки, прищурилась:

– Тётка, озолочу.

Дворничиха ответила хладнокровно:

– Уважь, уважь старушонку.

И приступила к делу:

– Ну что ж, государыня моя, надобно нам всё, как положено, на бумажечке прописать и скрепить твоим ахтографом.

– Что за глупости? Это ещё зачем?

– А затем, миленькая, что ежли человек тот от порчи не испортится, а супротив того даже получшеет, порча мигом возвратится обратненько к тому, кто её заказнул. А ты сама-то рассуди, девонька, я-т, бедная, тут с какого боку? Я ль, штоль, Беленькую в пекло посылала? Оттого, как явится порча-то ко мне, я сейчас ей – бац! бумажечку с подписёй. Мол, наше дело маненькое, ножик резал, слёз не лил. А кто музыку заказывает, тому и плясать.