Ульяна Соболева - Краденое счастье

— Связям? — улыбнулась я.

— Связям. Думаешь у бедного жалкого деда никаких связей нет? Ошибаешься. Я в свое время…знал очень важных людей.

Потом вдруг обнял меня и к себе прижал.

— Я уже успел съездить в город. Не говорил тебе у меня квартира есть. Сдаю ее студентам… На тебя все записал и дом этот и квартиру. Не станет меня, хоть что-то у тебя будет.

У меня от одной мысли об этом внутри все сжалось.

— Всегда боялся умереть и что никому не достанется. Государство утащит или дочка моя приедет…

— Вы зачем так говорите? Не надо мне такое говорить. И переписывать ничего не надо. Не такой вы и старый. Поживем еще. Что за разговоры! Вы расстроить меня хотите?

— Ну конечно, внучка…Как говорят — Будем жить!

И кулак вверх поднял.

***

Утро было солнечное, яркое. И небо такое пронзительно-голубое. Только за городом оно кажется таким насыщенным, таким ярким. Я на крыльцо вышла, вдохнула полной грудью…сегодня чуть полегче стало. Не тошнило так сильно. И день такой хороший. Поеду в соседний город на УЗИ на малыша посмотреть. От волнения колени тряслись и пальцы дрожали. Я уже не представляла, как могла хотеть отдать малыша, как вообще могла подумать об этом. Он же там, во мне совсем крошечный. Уже знает, что я его мама и любит меня. Уверена, что любит. Я эту любовь ощущаю каждый день. Она сквозь кожу просачивается и греет мне сердце. Особенно по ночам, когда вижу во сне ЕГО. Словно проклятие. Каждую ночь. Снова и снова мне снится. И всегда в кошмарах, всегда так, чтоб от слез подушка промокла и сердце до боли свело судорогой.

Снилось как бегу к нему, а он где-то рядом совсем. Видит меня, руки тянет. На нем спортивная одежда и мяч катится по дороге. Я быстро иду навстречу, а он ко мне. Улыбается своей улыбкой мальчишеской. Почти вплотную подошла и хочется обнять. Я вперед бросаюсь и о стекло бьюсь всем телом, как птица. Да так бьюсь, что чувствую боль в животе и по ногам кровь начинает течь. Я кричу, колочу руками в невидимое стекло, а Альварес стоит за ним и сквозь меня смотрит. Как не видит. Вокруг меня кровь ручьями растекается, и я понимаю, что ребенка теряю и никто мне не поможет даже он. Мое сердце разрывается от боли и ужаса.

Вздрогнула отгоняя неприятные мысли о сне. Это всего лишь гормоны. У меня все хорошо будет. И без Альвареса и без Димы. Нам с малышом никто не нужен.

Вышла на улицу и ко мне Гроза подбежала, начала укрутиться в ногах, прижимая уши, требуя ласку.

— Привет, моя хорошая. Соскучилась? Ты ж в доме спала. Возле меня. Уже успела истосковаться? Ну все…все. Мне пора.

Иду к калитке, а она опять передо мной выбегает и к ногам, хвостом виляет, поскуливает в руки тыкается. Глаза такие просящие. Я наклоняюсь, а она мне в лицо носом мокрым тычется и лижет мои щеки.

— Что? Забыл покормить тебя дедушка? Печенье хочешь? Попрошайка. Ну ладно. Дам одно. Пока деда Мазая нет. А то она нам с тобой наподдаст.

Достала из сумки печенье и протянула ей, но Гроза не взяла, а в глаза мне заглядывает и поскуливает жалобно. Я только к калитке, и она бежит, дорогу перегораживает. Сядет и сидит, голову на бок клонит.

— Эй! Ты чего? Да ты не хочешь, чтоб я уходила, да? Я быстро. Вернусь и на речку с мячом пойдем. Обещаю. Честно-пречестно. Ну все. Хватит. Я опоздаю из-за тебя.

Вышла за калитку, а собака беспомощно завыла.

— Гроза! Ну хватит! Я ненадолго!

***

— Совершенно здоровый малыш. Смотрите все пять пальчиков на месте, ручками и ножками шевелит. Шустрый. Предположительно мальчик, но через полтора месяца лучше будет видно. В восемнадцать недель придете и посмотрим вырос хоботок или нет.

Мы обе засмеялись. Я смотрела на серый экран и чувствовала, как по щекам текут слезы, а узистка улыбается и по животу моему датчиком водит.

— Вот видите он открывает ротик. Как маленькая рыбка.

Узистка была молодая и очень приветливая. Казалось она восторгается вместе со мной. Смеется, все озвучивает и показывает… а мне кажется, что я влюбилась. Да, это ощущение было похоже на всепоглощающее чувство любви. Когда от нее покалывает все тело и хочется кричать от счастья. Мой мальчик. Мой сладкий. Это же мой малыш. Только моооой.

— Папа будет рад такому чудесному и здоровому мальчику. Я напечатаю вам фотографии непременно покажите ему.

— У нас нет папы.

Посмотрела на меня, и улыбка тут же пропала.

— Простите…Я не хотела. Извините.

— Ничего. Зато у него есть мама и дедушка. Так что есть кому показать.

Первые фото малыша казались мне невероятно красивыми, и я шла и рассматривала их, спотыкаясь и останавливаясь, чтобы, улыбаясь присмотреться к личику, с животику, ручкам и ножкам, к напечатанным срокам и размерам плода.

Это произошло настолько стремительно, что я даже закричать не успела. Возле меня остановилась машина, преградила мне дорогу. Из машины выскочили два мужчины, они схватили меня, засовывая в рот какую-то тряпку, согнули пополам и протащили по улице, бросили ничком на заднее сидение, и я услышала скрип покрышек. Автомобиль стремительно сорвался с места. От ужаса я смогла только замычать. Но мой голос заглушила бешено орущая в салоне музыка.

Со мной никто не разговаривал. Меня куда-то везли. Очень долго. По ухабам, по каким-то вихляющим дорогам. И чем дольше мы ехали, тем страшнее мне становилось. Я дергалась и мычала, брыкалась. Но это лишь от бессилия. Выйти с машины несущейся полным ходом я бы все равно не смогла.

Потом меня грубо тащили куда-то, опустив мою голову вниз за волосы, удерживая согнутой, чтоб ничего не видела кроме красивых мраморных плит под ногами с завитками на углах. Я перебирала босыми ступнями и быстро бежала ведомая жестокими руками. Меня завели куда-то в здание, ничего кроме пола я не вижу, мне не дают смотреть. Потом повели вниз по лестнице, отперли какую-то дверь. Я изо всех сил сопротивлялась, билась, пытаясь не дать втащить себя в жуткую комнату, похожую на темницу для заключённых с решеткой на окнах с цепью, вдетой в кольцо на стене.

Это ведь не может быть моя комната? Человека не могут держать в таких условиях. Это…это какой-то бред. Жуткий сон. Мне снится этот кошмар, и я скоро проснусь. Надо ущипнуть себя, укусить. Но меня насильно подтащили к низкой тахте, усадили на нее, нацепили железный ошейник на шею и закрутили его так, что он впился неровными краями в кожу. Как собачья цепь в деревнях. Я видела такие…как и несчастных псов, сидящих на ней. Но я не собака. Я человек!

От отчаяния я взвыла, но всем было плевать. Меня бросили в этой страшной квадратной комнате с тусклым светом и маленьким окошком под потолком. Услышала, как снаружи повернулся ключ. Вытащила кляп изо рта и подбежала к двери, но тут же вскрикнула, упала на колени. Цепь не давала сделать больше ни единого шага. Она доставала лишь до ведра в углу и до второго угла комнаты, где стояла железная миска с водой и при любой попытке дернуться резала кожу.