Мераб Ратишвили - Потерянные страницы

Эту весть членам Комитета от Чолокашвили принёс Залдастанишвили. – Восстание должно начаться или в назначенный срок, или через три месяца, – передал он слова Чолокашвили. Комитет категорически отказался отложить восстание на три месяца, так как члены Комитета считали, что за эти три месяца, ЧК полностью разгромила бы Комитет и дискредитировала бы саму идею восстания, что очень походило на правду. Но совершенно очевидным было и то, что спешка и прежняя дата начала восстания были на руку ЧК большевиков. Я не вмешивался, да и не имел на это права, но я высказал свои соображения: Мы не знаем какие планы у ЧК, возможно, они ждут именно того, что дата начала восстания не изменится, а мы не знаем точно даже того, почему произошёл провал. Шалва согласился со мной, но добавил: Члены Комитета отказываются менять дату. Не учитывать мнения Какуцы тоже будет неправильным, так как без него мы не сможем осуществить задуманное.

В конечном счёте, Шалва и Джавахишвили убедили Андроникашвили и Ониашвили в том, что оставлять прежнюю дату начала восстания было бы ошибочным, но отодвигать её далеко тоже было нельзя. По решению всех четырёх членов Комитета, восстание должно было начаться всё же в августе. Начало восстания было назначено на 28 августа. Хотя и этого времени было недостаточно для того, чтобы провести расследование и сделать соответствующие выводы. В общем, все спешили и торопили друг друга, будто держали в руках горячие угли, которые жалко было выбрасывать, но и дальше держать в руках не могли. Эмоций было много. Все были в ожидании проявления национального духа, и верили, что начало восстания вызовет общенародный взрыв, а вызванная им волна смоет большевиков, но…

Утром двадцать девятого августа началось восстание. Минутный гнев, как говорил Шалва, действительно, имел место, но та масса людей, участия которой ждали, и которая должна была подхватить это восстание, так и осталась в пассивном состоянии, хотя многие и сочувствовали восстанию. Опять проявил себя синдром выпущенного на пастбище стада. Люди не смогли проснуться до конца и осознать то, что упускать из рук этот момент было равносильно смерти. Народ лишь встрепенулся во сне и повернулся с одного бока на другой. Большая часть из тех, кто проснулся и понял, в чём дело, не стала утруждать себя: они уже давно привыкли чужими руками жар загребать.

Неожиданно, на день раньше намеченной даты, началось восстание в Чиатуре. Это серьезно помешало осуществлению отлаженного плана, и в значительной мере предопределило провал восстания. Это не было случайностью, все прошло по замыслу большевиков, Со своей стороны, это позволило большевистскому правительству действовать на опережение во всех уездах. Согласно разработанному плану, организации Гори, Хашури и Картли должны были захватить железную дорогу и подойти к Тбилиси. С востока, организации ближней Кахетии должны были взять Вазиани, и вместе с артиллерией подступить к столице. Ни одному из этих операции не суждено было осуществиться, так как ЧК арестовала все эти организации накануне. Большевики начали аресты до того, как началось восстание.

Несмотря на то, что Чолокашвили взял Манглиси, вряд ли его отряды смогли бы войти в Тбилиси, так как для этого у него не было ни достаточного количества оружия, ни людей. Восставшие взяли и Сенаки, но удержать его они не смогли, так как не хватило сил. Сваны подошли к Кутаиси лишь тогда, когда всё уже было кончено. Столь плачевный результат был обусловлен спешкой, по причине которой не были расследованы причины предыдущего провала, и не были исправлены допущенные ошибки. Большевики приступили к террору неслыханной жестокости. Наказывались все без разбора, «виновные» и невиновные, за несколько дней, было расстреляно приблизительно десять тысяч человек. Главным было одно, чтобы они были грузинами. За первой волной последовали выборочные репрессии. Даже сами большевики не смогли бы точно сказать, сколько людей было задержано, арестовано и расстреляно, сколько семей было уничтожено, всему этому не было видно конца.

В сентябре Шалва отправил меня в Кутаиси, чтобы узнать, что там происходит, так как практически прекратилась доставка информации с запада страны. Сам он намеревался вернутьсяв Тбилиси, что для него было равносильно самоубийству, но он не собирался отступать.

Лишь на третий месяц, в назначенное время, мы встретились в Гори и вместе отправились в село Квишхети. По дороге он сказал мне, что его семья и товарищи по партии требовали его отъезда из Грузии. Я был того же мнения, но сам он почему-то колебался. В Квишхети мы приехали поздно вечером и пришли к одной маленькой церкви. Она оказалась закрытой. Крест над куполом был снят. Шалва уединился и долго стоял у церковной стены, потом он приложил руку к стене, словно хотел согреть её, и, прислонившись к ней головой, замер. Уже потом я узнал, что он венчался в этой церкви. Единственная его дочь умерла совсем маленькой, он развёлся с женой, по-моему, для того, чтобы дать ей шанс спастись. В своём несчастье он винил только себя.

Ночь мы провели у его родственников и рано утром отправились в Кутаиси. Дороги были сильно заснежены, поэтому передвигаться по ним было очень трудно. Лишь на третий день мы добрались до Кутаиси и остановились у его родственников. В тот день у нас были две встречи с его партийными товарищами, после чего мы направились к Кутаисскому театру, чтобы встретитьсяс нашей сестрой – Цацой. У неё было мало временидля разговора, так как была репетиция, да и намнадо было спешить. После кратковременной беседы, когда мы уже собрались уходить и направились к запасному выходу, я увидел из окна, что к зданию театра подъехала машина чекистов. Я срочно сообщил об этом Шалве и сказал, что я попытаюсь задержать их. Я вышел через служебные двери ипрямо встретилсяс ними. Они поинтересовались моей фамилией, я ответил, после чего попросили меня сесть в машину. У них были довольные лица, и почему-то обращались со мной удивительно вежливо.

Мы подъехали к зданию кутаисской ЧК. Меня отвели на второй этаж в кабинет заместителя начальника. Заместитель оказался молодым человеком, наверное, лет на пять-шесть старше меня. Он вежливо заговорил со мной, те двое тоже присутствовали при этом. Заместитель начальника расспросил меня, и мне ещё раз пришлось удостоверить свою личность. Я назвал себя. Он переменился в лице и так посмотрел на своих, будто готов был расстрелять их на месте. Только сейчас он попросил мои документы, ведь те двое, обрадовавшись тому, что я оказался Амиреджиби, этого не сделали. Он очень долго рассматривал мой паспорт, казалось, что от злости он не видит ничего, но когда увидел, то, всё равно, не поверил своим глазам и, уже с недовольным лицом и угрозой в голосе, потребовал сказать ему правду о том, что я делал в Кутаиси и где находился Шалва Амиреджиби. Я ответил по порядку, что зашёл в театр навестить сестру, что же касается Шалвы, то вот уже два года, как ничего не слышал о нём. Наверное, нетрудно догадаться, что эти вопросы были заданы мне раз десять. Потом, когда они устали от бессмысленного допроса, меня отвели в камеру.