Лиза Хилтон - Ультима

Однажды утром я открыла ставни и ахнула: всего за одну ночь в Италию пришла весна! Как будто кто-то взорвал огромную хлопушку и всю землю засыпало конфетти. Натянув джемпер, я выбежала на улицу в одних трусах. Вонючка молча наблюдал за мной, глядя, как я перелезаю через забор позади фермы и бегу через луг по холму к опушке леса. Луг весь сиял розовыми смолёвками и голубыми цветами огуречника, живые изгороди светились желтым и оранжевым; из долин со стороны города пахло цветущим миндалем и персиком. Вонючка подошел к забору и стал смотреть, как я глажу руками влажную траву.

– Ti piace? Нравится?

– Bellissimo! – широко улыбнулась я.

Пожалуй, это был наш самый длинный разговор. Он наверняка решил, что я окончательно свихнулась, а может, подумал, что англичане – все психи. Зацвел мышиный гиацинт, увивавший входную дверь. Позже я собрала небольшой букетик и поставила в стакан с водой рядом с его матрасом.

В тот день, разговаривая с да Сильвой по телефону, я обнаружила, что рассказываю ему про цветы.

– Весной там очень красиво, это правда. – По голосу было слышно, что он улыбается. – А откуда ты знаешь все эти названия?

– Ну, я же все-таки искусствовед.

Пожалуй, самая жуткая неделя моей работы в «Британских картинах». Делаю презентацию для продажи акварелей Викторианской эпохи. Оказалось, что очень важно уметь отличить цветы боярышника от цветов ежевики. Я, конечно, всегда любила цветы, но Уильяму «Птичьему Гнезду» Ханту никогда не стать моим любимым художником.

– Послушай, а когда ты сможешь вернуться? Мне нужно, чтобы ты сообщил банку, что мы готовы снимать лак, и ты наверняка захочешь присутствовать при этом.

– А зачем было наносить лак, если его сразу снимать?

– Madre di Dio! Перестань задавать глупые вопросы?

– В пятницу. Приеду домой в пятницу.

Повесив трубку, я долго стояла и смотрела на луг с неожиданно глупой улыбкой на лице. И тут мне внезапно захотелось пойти в салон красоты в Сидерно. Домой. Он сказал: «Приеду домой».

Марианджела Луккини, реставратор из Реджо-ди-Калабрия, пришла в восторг, когда я позвонила ей. Она много работала на министерство культуры, реставрировала произведения искусства в бесчисленных церквях на юге страны и сказала, что в восторге от возможности заняться чем-то стоящим.

– В основном их интересует нанесение лака. Все приличное в любом случае отправляют на север, как и апельсины.

«Сосьете мутуале» прислал охранника, который должен был присутствовать при процессе реставрации. Ли, да Сильва и я встретили его в порту, и потом мы все вместе поехали в мастерскую, находившуюся в подвале дома, где жила Марианджела. Ли волновался и нервничал из-за того, как снятие лака скажется на его детище, особенно учитывая, что ему нельзя было присутствовать при начале процесса. Я попыталась успокоить китайца и пообещала ему посылать фото каждые пять минут, пока он будет ждать нас в баре. Марианджеле было около сорока, на ней был холщовый комбинезон, крашенные хной волосы собраны в небрежный узел на макушке. Когда она открыла нам дверь, из квартиры раздался детский плач.

– Прошу прощения, у меня няня заболела! Подержите его минутку? – спросила она и, не дожидаясь ответа, вручила мне малыша, я стала нервно укачивать его, и он заорал еще сильнее.

– Погоди, – тронул меня за плечо да Сильва, – дай-ка его мне! Ciao, piccolino, ciao [10], – заговорил он уверенным, нежным тоном, и внезапно я представила себе Ромеро с его детьми.

Джулия и Джованни. Раньше я о них как-то особо не думала. Малыш перестал плакать и с интересом принялся ощупывать лицо да Сильвы крошечными пальчиками, которые раскрывались и сжимались, словно щупальца анемона.

– Он уснет буквально через минуту, – сказала Марианджела, – он привык, что я работаю.

В углу комнаты без окон, с низким потолком стояла кроватка, а над ней висел мобиль с желтыми кроликами. Остаток пространства занимал длинный рабочий стол из жаростойкого пластика и большой мольберт, поставленный между разнообразными источниками света, похожий на столы для просмотра в «Британских картинах». Да Сильва положил малыша в кроватку и предложил сходить за кофе.

– Отлично! – кивнула Марианджела и надела очки. – Ну что, давайте свою красавицу!

Я помогла охраннику, представившемуся Джулиано, развернуть «Девушку с веером II». Марианджела посмотрела на нее долгим, оценивающим взглядом.

– Хорошо, – сказала она, – хорошо.

Марианджела знала свое дело. Я попросила разрешения снимать на камеру первичную обработку лака. Она сказала, что не возражает, натянула латексные перчатки и с головой ушла в работу.

– Значит, так: я уберу блеск трехпроцентным раствором «Рельгарез 1094». «Шелл D38». Это минеральный спирт без отдушек, – объяснила она Джулиано, и тот с серьезным видом кивнул, как будто понял хоть слово из того, что она сказала. Малыш захихикал.

– Если сделает так еще раз, возьми его на руки, – быстро сказала она и повернулась к камере. – Я буду использовать барсучью кисть, чтобы убрать жидкость, которую нанесу губкой. Вот так, – добавила она и начала обрабатывать небольшой участок в нижнем левом углу картины.

Отправив Ли первый скриншот, я чуть ли не телепатически ощутила его напряжение. Марианджела работала кистью, и положенная поверх прусской лазури темно-коричневая маджента приобрела более насыщенный оттенок.

– Так. Так. Видите, лак сошел. Теперь мы гораздо лучше видим степень пропитки.

– А как же остаточный лак на поверхности? – спросила я.

– Спиртом уберу. Если использовать более агрессивное средство, можно размягчить матирование.

Реставратор работала, я ходила кругами вокруг нее и снимала рабочий процесс со всех возможных ракурсов. Через час малыш окончательно заснул, а мы очистили примерно десять квадратных сантиметров. Джулиано убивал время, играя в «Кэнди Краш».

– А это что? – вдруг спросила Марианджела.

– Думаю, это может быть sugo, соус. Картина некоторое время висела в доме у одной семьи. Мне не хотелось рисковать и оттирать пятно самой.

Марианджела достала из ящика крошечный футляр, похожий на маникюрный набор, и вынула из него крошечный шпатель со свинцовым лезвием.

– Должно подойти. Сохранить вам образец?

– Да, будьте добры!

Еще минут тридцать Марианджела трудилась над пятном от соуса, осторожно соскребая остатки на предметное стекло, потом еще немного лобзиком.

– Я так и не понял, зачем было устраивать всю эту кутерьму! – жаловался да Сильва после того, как мы наконец посадили Джулиано на паром.

– Ты и правда хочешь понять зачем?

– Конечно хочу!

– Дело в том, что Гоген ненавидел лак. Для него лак был символом всего, против чего он протестовал как художник, считал его насыщенным, гладким, блестящим барьером между художником и зрителем. Поэтому он использовал его минимально.