Алина Углицкая - Безумное притяжение

Нужно было на что-то решаться…

Она не успела. Северин пошевелился. Поднял голову и его взгляд впился в окно, за которым, озаренная лунным светом, была хорошо видна застывшая женская фигурка.

Мирослава!

Он чертыхнулся.

Что нужно этой несносной девчонке? Разве он не сидел рядом с ней половину ночи, выхаживая после тяжелого оборота? Его волк хотел лишь одного: пометить маленькую омегу, овладеть ею быстро, жарко и ненасытно, прямо там, в зале, едва она полностью обернулась после его укуса. Он хотел подмять ее под себя, войти в сладко пахнущее лоно, услышать, как она поскуливает, отдаваясь. Как двигается под ним. Вместе с ним. А потом излиться, чувствуя, как его тугая струя наполняет ее, и, если повезет, ощутить, как меняется ее аура, как зарождается новая жизнь.

Но вместо этого он был вынужден схватить своего зверя за шкирку. Посадить под замок. Пойти против своей второй половины.

Борьба с самим собой отняла много сил. А нужно было еще заставить девочку принять человеческий облик. Ее волчица оказалась такой, как он себе ее представлял. Маленькой, пушистой, серо-пепельного окраса. Ее шерсть была густой и мягкой, хвост — коротким, а мордочка еще не утратила щенячьих черт. Да и ростом она оказалась помельче чистокровных лугару. Всего лишь размером с большую собаку.

Он помнил, как подхватил на руки ее тело. Как колотилось ее сердечко и лихорадочно ходили бока. Помнил, как нес ее в ванну, как положил на дно, заткнул пробкой слив и включил прохладную воду. И как она скулила, когда под действием воды мышечный спазм стал отступать и начался обратный процесс трансформации. Он даже помнил крупные горошины слез, катившиеся из ее глаз.

И снова беспомощная обнаженная Мира была в его руках. И снова он имел возможность взять ее… Но не стал. Достал одну из своих футболок, нашел среди вещей девушки чистые трусики, переодел Миру и уложил в кровать. А потом еще несколько часов просидел рядом, борясь со своим внутренним зверем.

Когда опасность отступила и стало ясно, что девушка просто спит, он вышел из ее комнаты и взял в баре бутылку виски. Ноги сами несли его по давно заученному пути. Сначала своя холостяцкая спальня, потом балкон, терраса. Комната Софии. Комната, которой так и не суждено было стать супружеской спальней.

Ему нужно было расслабиться, сбросить напряжение, в котором он пребывал последние сутки. И он решил, что лучший способ это напиться.

София бы его поняла. Он был в этом уверен.

И вот теперь несносная девчонка стоит там, посреди террасы, и смотрит на него через это чертово окно с таким выражением на лице, будто увидела привидение!

Он скривился, откидывая ногой пустую бутылку. Запах алкоголя ударил в нос, заставил фыркнуть. Маленьким девочкам нельзя бродить без спроса по логову большого серого волка. Может случиться всякое…

Когда он вышел, первым порывом Мирославы было бежать. Но она не смогла сделать и шагу. Ноги налились свинцом, приросли к полу. Дыхание оборвалось, застряло в горле куском стекла. Она могла только не мигая смотреть, как он приближается к ней. Такой большой, такой сильный.

Такой чужой.

Не ее.

— Ты почему не спишь? — спросил, не дойдя до нее двух шагов.

Запах алкоголя заставил ее поморщиться. Она не любила пьяных. Презирала, испытывала к ним чувство брезгливости. Откуда-то появилось желание ударить Сева, задеть, оскорбить, сделать ему больно. Так больно, чтобы он, наконец, открыл глаза и почувствовал ту боль, которая не давала покоя ей.

— Жалеешь себя или ее? — вместо ответа девушка кивнула в сторону запретной комнаты.

— Что? — ему показалось, что он ослышался. — Что ты сказала?

— Я спросила, кого ты жалеешь, себя или ее? — жестко, почти чеканя каждое слово, повторила она. — Себя, ведь так? Большой грозный альфа жалеет себя, как маленький мальчик.

Мира сама не поняла, как посмела сказать такое. Как только духу хватило! Но в тот момент она была слишком зла, чтобы думать, что говорит.

— Да что ты понимаешь! — взревел он, но не двинулся с места, как и она. Только глаза засверкали от скрытого бешенства. — Ты хоть можешь представить, каково это, терять близких? Когда чувствуешь их боль, как свою, а потом живешь с этой болью?

— Могу, — она хладнокровно пожала плечами.

Их взгляды скрестились. Маленькая, хрупкая омега против огромного альфы. И выдержала, не отступила. Потому что тоже носила в себе боль утраты и знала, каково это каждое утро просыпаться с ощущением пустоты и думать, когда же прекратится это никчемное существование.

— Можешь? — буквально прошипел Северин, сжимая кулаки. — Что ты можешь?

— Мои родители погибли в автокатастрофе. Сгорели живьем в своей машине, потому что заклинило дверцы. И я была там вместе с ними. Мама закрыла меня собой. Это меня спасло.

Она сказала это так просто, так спокойно, почти без эмоций, что он опешил. Отступил на шаг, выпуская сквозь сжатые зубы застрявший в груди воздух.

— Прости.

Это все, что сумел сказать.

— Я никому не говорила об этом, — она опустила голову и глянула на свои руки. — Думала, мне все приснилось. Боялась, что примут за сумасшедшую. Но тогда, в машине, я видела, как начала изменяться мама. Как ее кожа начала источать сияние. Это ведь моя мама была одной из вас, ведь так?

— Да…

— Она могла бы нас всех спасти. Меня и папу, если бы успела обернуться. Но не успела, — Мирослава вздохнула. — Все произошло слишком быстро. Почти мгновенно.

Она старалась бодриться, старалась держать себя в руках, но не вышло. Две слезы сорвались с ресниц и потекли вниз по щекам, оставляя блестящие дорожки.

— Мира, пожалуйста, не надо.

— Не надо чего? — она резко вскинула голову, уставилась на него так сердито, словно собиралась ударить. — Жалеть себя? Ну, ты же жалеешь! А мне что, нельзя?

— Мира, становись…

Но ее уже невозможно было остановить. Она слишком долго все это носила в себе, ни с кем не делясь, и сегодня плотину прорвало.

— Они погибли из-за меня. Если бы не я, если бы я в тот день не упала с велосипеда и не сломала ногу, они бы не сели в эту чертову машину. Не поехали к врачу. И остались бы живы! Я столько лет жила с ощущением вины. Умом понимала, что не виновата, но сердце говорило обратное. Столько раз плакала по ночам. Просила, чтобы мама меня забрала. Два года пролежала в ожоговом центре, перенесла шестьдесят операций. Теперь понимаю, была бы простым человеком, то на всю жизнь остались бы шрамы. А так волчья кровь помогла. Все заросло без единой отметины. А потом столько лет боялась кому-то признаться в том, что увидела тогда, в машине. Только однажды бабушке. И она так переволновалась, что получила инфаркт! Она схватилась за сердце, упала и лежала на полу, а я не знала, что делать. Мне было так страшно, что я просто забилась под кровать и ревела, пока со двора не вернулся дед. Я думала, что убила ее своими словами.