Суфьян Бё - Я – твои ДНК-ангелы, детка!

Мерное поскрипывание автобуса, направляющегося к центральной автобусной станции – и наши уютные сердцебиения, растрачиваемые в концентрированности салона. Я забронировал безымянное койкоместо в безымянной комнатенке – я похерил свое прошлое, настоящее, свои вещи… оставшиеся купюры с купонами позволяли оставаться на плаву, потенциальные заказы прошлогодней листвой громоздились на внутренних двориках памяти.

Парики моей безбровой маски: по дороге к себе растерять до остатка единицы разума и тем самым добраться до сути, о которой поют киты и вещают мертвые партнеры, разодетые в франтовые одежды с чужого плеча. За распадом следует пробуждение, из пробуждения проклевывается распад. Дождь. И тысячи дождевых червей с маниакальным и неосмысляемым упорством ползущих по асфальту под колеса несущихся автомобилей и подошвы незрячих. Я смотрю в окно на очередной кадр лунного комикса и бормочу тебе Осанна, мой невнятный бог, настигающий меня в настоящем.

Опьянение отступало.

Реальность возвращала краски. Неторопливо: ладные домики с цветастыми крышами под непредсказуемым дождем. Я нащупал в кармане сложенный вчетверо лист: адрес, телефон. На автобусной станции можно будет в очередной раз обзавестись картой. Добраться до набережной, пройтись до причала. Быть может, поймать попутку. И вырваться к маяку.

Ремиссия.

Я уже говорил об этом. Ремиссия означает: жажду горизонта; толщу воды, срывающуюся с края земли, мерзких чаек.

Я видел, как в ложном движении дрейфуют острова, пронзающие туман белесой леской луча.

Гигантские киты бились по ту сторону.

В мягких креслах туристы, такие же, как я: вялая заинтересованность, фотогеничная восторженность, ноутбуки, сети. Все наши одухотворенные выверты – порнография души: говорение на показ, самоласкание, прилюдный онанизм. Я наблюдаю все эти потешные говорения с задних рядов – как облачка в комиксах с изрядным количеством пустых строчек для подтасовки смыслов – и закидываю удочки фраз; обнаженные части тела на фотографиях, твое эротическое облако/нерукотворная зазнобинка пьет чай с чизкейком, травится семантическими комбинациями ядов, испражняется, а мы как есть застигнуты ретушью, корректорскими правками эрекцией: от большого ума пышные бедра и уютный бюст.

(У Начо была идея срубить большого бабла на съемках в гей-порно; он даже начал копить на операцию по увеличению пениса.

Я бы не отказался от операции по увеличению отростков души.

Разницы между нами не было.)

Это была моя приватная эпоха чистяка и честного труда во искупление собственной греховности. Не могу сказать, что до или после я был… плохим человеком. Нет, я не был плохим, и как каждый, заслуживал любви. И, как и каждый, искал её в любом закоулке, в любой встреченной тени. К великому сожалению, теней неизменно оказывалось больше. И в этих тенях были свои закутки и червоточины. Свои уютные пещеры расчета и здравого смысла. Полки с запретными лекарствами, вырывающими прочь из страны Нетинебудет в банальное помрачение чистого разума.

Я валялся на больничных койках, спал на гниющих тахтах и на жестких скамейках парка, где меня и обнаруживало чаще всего великое вселенное милосердие. Обнаруживало, чтобы выдернуть из очередной пучины – так рыбацкий крючок цепляет непорочные уста глубоководной рыбины, чтобы освободить её из мрака невежества. И я шёл по направлению к свету. Ведомый прочнейшей из пуповин. Такая линейность сюжета, такая вопиющая банальность.

Атли дал мне ключ. Я искал замочную скважину. Но в мире, выстроенном из стен, двери отсутствовали как класс. И в момент очередного отчаяния я готов был снова сорваться.

Сейчас мне кажется, что причиной всему была наивность. Или эгоцентризм. Эгоистичная вера в неминуемое чудо, центром которого должен был стать я сам. Центром и точкой приложения силы, которой за мной никогда и не было. Потому что она испарилась через крохотную дырочку в темечке в тот миг, когда моё тело получило своё окончательное и бесповоротное крещение. Путевку в мир, следующий чужой воле.

Всю жизнь меня интересовали безумцы. Безумие – в любом из его проявлений – казалось мне подлинным. Достойным самого высокого смысла. Рассудок терял из виду пространства и смыслы, как только те исчезали за близлежащим углом. Или растворялись за горизонтом. Безумие же рисовало окно в стене. Окно, через которое становилось видимым море. В которое сюда проникали существа и умыслы – с другой стороны. Как из озерных дыр, и луж, и вообще любой влажной щели.

Безумие казалось мне волшебной палочкой, расцвечивающей последнюю страницу пятничной газеты. Ту, где раньше печатали черно-белые комиксы. Последнюю – это ключевое слово. Основополагающая мысль. Потому как однажды я сам стал безумцем. На мгновение. Которое и оказалось жизнью.

Я не увидел ни цветов, ни окон. Мои кроткие демоны оказались той же пегой масти, что и все прочие обитатели реальности. Бессознательное не привносит в мир больше, чем в нем уже есть. Все прочее отсекается медикаментами… правда, последние работают в обе стороны. Как на вход, так и на выход.

Однажды я сам стал безумцем. И это наполнило меня новым смыслом. Новыми проявлениями. Новыми признаками жизни, бурлящей с максимальной интенсивностью везде, где энергия молодости, творчества и бунта прорываются в реальность.

Атли дал мне ключ, чтобы я смог вернуться и войти. Но в какой-то момент я ушел так далеко, что просто-напросто забыл дорогу, которая вела бы обратно.

Я попал туда, где правила косность. Та самая косность, которая наряду со старостью мутила вселенную войну, чтобы выкрасть у революции душу. В моей схематической вселенной Душа была мостиком в детство. Точнее в ту мудрость, которую даже сами дети толком не понимают. Мудрость предчувствия чуда. Потому как чудо – это и есть бог.

Я попал туда, где докучливые часы и минуты зудели у висков, сводя с ума, заставляя чесаться и выдирать все волоски из тела – до последней чешуйки.

Я стоял одной ногой в собственной нормальности, и другой – в худшем из возможных помрачений.

И до и после – было утро.

Нет, не так.

Ранним утром я шел по пустым улицам Стокгольма, мыслил себя похитителем велосипедов, смотрелся во все встречные витрины. Сжимал в кулаке клочок с адресом.

И был нормальным и чистым.

Просто от того, что ночью накануне испытал… что? Любовь? Власть? Похоть?

Единение. Целостность. Которую чуть было сам и не разрушил.

Которую неминуемо разрушил, как разрушал всё, что было до неё. И как разрушу всё то, что будет после.

Атли дал мне адрес крова. Вложил в мои уста необходимые слова – они должны были помочь не откатиться в привычное инобытие.