Ричард Брук - Пармские фиалки. Посвящается Жану Марэ

Эрнесту хватило десяти секунд, чтобы оценить ситуацию и принять решение. Глаза у него загорелись как у кота – кувшин был именно такой, как надо, и художник не собирался его упускать. Он знаком показал хозяину, что готов купить заинтересовавший его предмет без всякого торга, и тот еле заметно кивнул, давая понять, что отдаст, если новый покупатель избавится от надоедливой англичанки.

Разумеется, воспитание и врожденная галантность по отношению к прекрасной половине человечества не позволяли грубо выхватить искомый сосуд из тонких рук незнакомки. Верней по-кошачьи тихо приблизился к женщине, поглощенной созерцанием дна кувшина, и обратился к ней на чистейшем английском:

– Прошу прощения, мадам, но чем вас так привлекла эта грубая подделка под наследие немецких оловянщиков?..

– О, месье, слава Богу, здесь хоть кто-то понимает по-английски! – с облегчением воскликнула дама, повернулась к Эрнесту… и замерла, словно перед ней стоял не красивый молодой человек, одетый с изящной небрежностью представителя богемы, а кто-то вроде Медузы Горгоны или василиска, взглядом обращающих в камень.

– Да, я говорю по-английски, и, смею надеяться, неплохо… – улыбнулся Верней и снова указал на кувшин:

– Вам в самом деле это нравится?.. Если позволите, я в два счета докажу, что сия посудина – вовсе не антикварная редкость, а обыкновенный хлам, найденный хозяином на бабушкином чердаке. Так во Франции и морочат туристов…

Хозяин по-прежнему хранил стоическое молчание и делал вид, что заводит часы, но изломившаяся бровь и оттопыренная губа свидетельствовали – он понимает в происходящем куда больше, чем хочет показать.

Англичанка же продолжала неотрывно смотреть на Эрнеста; щеки у нее покраснели, рот слегка приоткрылся, а глаза заблестели, как после бокала бургундского вина. Тонкие пальцы, унизанные кольцами, так плотно стиснули горлышко злосчастного кувшина, что будь он живым существом, рисковал бы задохнуться.

«Ну вот… этого еще не хватало! И долго она будет пялиться на меня, как кошка на сметану?» – Верней с трудом подавил приступ раздражения; на ум вдруг пришли слова Шаффхаузена во время ночного разговора:

«Мой мальчик, вы даже не понимаете, как ваша красота действует на людей…» – и эта незнакомая женщина словно стала живой иллюстрацией к наставлению доктора.

Эрнест перевел дыхание, постарался ненадолго забыть обещание самому себе – больше никогда не иметь дело с человеческими самками… и улыбнулся еще приятнее:

– Извините меня, мадам, я груб и невежлив… пристал к вам без спросу, взялся толковать об искусстве, а сам даже не представился. – привычно «включая Дон Жуана», он понизил голос и, не сводя с англичанки потемневших зеленых глаз, назвал себя:

– Эрнест Верней, свободный художник… рад познакомиться, и – добро пожаловать в Дижон!

– О-о… месье… Верней… вы художник? Какая удача! – дама наконец вышла из транса, но, поддерживая разговор, продолжала краснеть и смущаться, как школьница… Это смотрелось мило – даже с учетом того, что на вид ей было лет тридцать пять.

– Меня зовут Ирма Шеннон, я второй раз в жизни приехала во Францию, и впервые забралась так далеко от Парижа…

– Понимаю… вы, должно быть, приехали на фестиваль кукольных театров, или на праздник ремесел, раз интересуетесь не только вином и горчицей?

– Горчицей?.. – она непонимающе взмахнула подкрашенными длинными ресницами – удивительно черными на фоне белоснежной, почти прозрачной кожи и золотисто-рыжих, как на картинах Тициана, волос.

– Ну да… вы ведь в горчичной столице мира! (3) – пользуясь рассеянностью англичанки, художник мягко вытянул кувшин из ее рук, прижал к груди и больше не собирался с ним расставаться.

Хозяин лавки, видя, что маневр нахального красавчика удался, одобрительно улыбнулся – и снова сделал вид, что занят исключительно часами.

– Нет, месье, я в Дижоне не ради горчицы. Меня в основном интересует старинная посуда… семнадцатого и восемнадцатого века, оловянная и серебряная, и прежде всего сосуды для вина: чаши, бокалы, кувшины… вот примерно как тот, что вы держите…

– Как мило! – живо воскликнул Эрнест. – Все едут в славную Бургундию за вином, это предсказуемо и привычно, а прекрасная леди – за посудой… это очень по-английски.

– Так скучно?..

– Нет. Эксцентрично…

Он перехватывал инициативу в беседе, чтобы снова отвлечь внимание Ирмы от оловянного «яблока раздора»; это удалось без труда, поскольку взгляд англичанки точно приклеился к лицу художника, а порой начинал бродить по его фигуре, сверху вниз, и становился откровенно вожделенным и жаждущим…

– Значит, это правда, что вы, французы, считаете нас, англичан, эксцентричными?

– Правда. А вы нас – экспрессивными грубиянами?..

Ирма смущенно засмеялась:

– Это немного преувеличено… но признаю – ваши соотечественники, месье Верней, не показались мне очень уж вежливыми… вы первый француз, который со мной настолько любезен.

– Уверен, что не последний, мадам… – Эрнест слегка поклонился, с присущим ему непринужденным изяществом, и добавил:

– Если вы и Дижон плохо начали свое знакомство, всегда можно попробовать снова….

– Возможно… если у меня появится такой обаятельный гид, как вы. – она протянула руку к художнику. Он сохранил улыбку на губах – и с трудом удержался, чтобы не спрятать кувшин за спину; но Ирма уже не думала о покупке, она хотела прикоснуться к мужчине, остановить его, удержать рядом… Это желание было написано у нее на лице, трепетало в углах губ, вплеталось в аромат легких духов, и Эрнест нашел, что подобная откровенность делает ее прекрасной.

– Месье, – вмешался хозяин, испуганный тем, что милая беседа парочки, все больше напоминавшая воркование влюбленных, обойдется ему в полторы тысячи франков, если ни француз, ни англичанка не купят кувшин. – Месье, прошу вас… подайте сюда эту вещицу… или платите за нее! Мне пора закрываться на перерыв.

– Да, да, разумеется, – как ни в чем не бывало, кивнул Эрнест и подошел к старомодному кассовому аппарату. – Простите, мадам – я лишь расплачусь за эту безделицу, и буду к вашим услугам… чтобы показать Дижон во всей красе.

Тут он вспомнил о бедном Розочке, ждущем его за столиком в ресторане, и на секунду испытал острый стыд… но успокоил себя тем, что пригласить англичанку пообедать с ним и с его другом, а затем немножечко прогуляться по старому городу – не такая уж страшная беда. И совсем маленькая переплата за идеальный кувшин, из которого будут наливать вино Жозефу Бальзамо.

Он не учел, что у Ирмы Шеннон возникнут иные планы…

***

На улице Эрнест не успел и рта открыть, чтобы направить новую знакомую в нужную ему сторону – дама оказалась не из робких и сама перехватила инициативу: