Октав Мирбо - Дневник горничной

— Подойдите немного поближе, милая… — приказала старуха… — Можно было бы сказать, что вы боитесь меня… ну же, не бойтесь меня… подойдите… Как странно!.. вы уже кажетесь мне менее безобразной… я уже привыкаю к вашему лицу…

Луиза медленно приблизилась к ней, напряженно стараясь не задеть ни одного стула, ни одной мебели… несчастное существо! она старалась ступать грациозно!.. Но лишь только она стала возле старухи, как та с гримасой оттолкнула ее.

— Боже мой! — воскликнула она… — Но что у вас там такое? Отчего у вас такой дурной запах?.. Вы гниете, что ли?.. Это ужасно!.. Невероятно… никто еще никогда не издавал такой запах… У вас, может быть, рак в носу… в желудке?..

Г-жа Поллат-Дюран сделала полное достоинства движение:

— Я предупреждала вас, сударыня, — сказала она… — Это ее главный недостаток… это мешает ей найти место.

Старуха продолжала стонать:

— Боже мой!.. Боже мой!.. Возможно ли это? Вы заразите весь дом… Вы не сможете служить у меня… Ах, нет! это меняет наши условия… А я было уже относилась к вам с симпатией!.. Нет… нет… несмотря на всю мою доброту, это — невозможно… невозможно!..

Она вытащила носовой платок и старалась отогнать запах гнили, повторяя:

— Нет, право, это невозможно!..

— Пожалуйста, сударыня, — вмешалась г-жа Поллат-Дюран… — сделайте над собой усилие… я уверена, что эта несчастная девушка вам будет всегда благодарна…

— Благодарна? Прекрасно… но разве благодарность исцелить ее от этого ужасного недостатка?.. Впрочем… ладно… но имейте в виду… больше десяти франков я дать не могу… десять франков, не больше… Согласны, или нет?

Луиза, сдерживая слезы, задыхаясь, ответила:

— Нет… не хочу… не хочу… не хочу…

— Послушайте, барышня — сухо заметила ей г-жа Поллат-Дюран. — Вы должны согласиться… или я больше не буду хлопотать для вас… Вы можете обратиться в другое бюро… Довольно с меня, наконец… Вы компрометируете мой дом…

— Несомненно! — с ударением добавила старуха… — Вы должны еще меня благодарить за эти десять франков… я даю их вам из жалости, из человеколюбия… Как же вы не понимаете, что это доброе дело, в котором, как и во многом другом, я несомненно буду раскаиваться…

Она обратилась к содержательнице бюро:

— Что уж делать? Такой уж у меня характер, не могу видеть, как люди страдают… Когда я вижу несчастье, я глупею…. Но теперь, в моем возрасте, поздно менять характер… Так что, милая моя, я беру вас к себе…

При этих словах судорога в ноге заставила меня сойти с моего наблюдательного пункта… Мне больше не пришлось встречать Луизу.

Через день г-жа Поллат-Дюран торжественно пригласила меня в контору и, внимательно осмотрев меня, сказала.

— Селестина… у меня есть для вас хорошее место… очень хорошее место — только придется ехать в провинцию… конечно… не очень далеко.

— В провинцию?.. Это меня, знаете, не прельщает…

Содержательница конторы продолжала настаивать:

— В провинции есть прекрасные места — вы плохо ее знаете…

— О! прекрасные места!.. какая насмешка! — возразила я… — во-первых, прекрасных мест вообще нет…

Г-жа Поллат-Дюран любезно и жеманно улыбнулась. Я никогда еще не видала у ней такой улыбки.

— Прошу извинения, мадемуазель Селестина… нет плохих мест…

— Черт возьми!.. Я это знаю… есть только скверные хозяева…

— Нет… есть только скверная прислуга… Подумайте… я доставляю вам самые лучшие места, и если вы не остаетесь там, это уж не по моей вине…

Она посмотрела на меня почти дружелюбно:

— Тем более, что вы очень неглупы… У вас внушительный вид… красивое лицо… фигура… восхитительные руки, не обезображенные работой… глаза, которые не спрячешь в карман. — Вам может подвернуться счастливый случай…. Разве можно предвидеть все, что может случиться… при хорошем поведении…

— При плохом поведении… вы хотите сказать…

— Это зависит от точки зрения — я называю это хорошим поведением.

Она размякала понемногу, маска приличия спадала с ее лица… предо мною стояла бывшая горничная, искусившаяся во всякой подлости… В эту минуту в глазах ее появилось похотливое выражение, в движениях сладострастие и непристойность, вокруг рта образовалась складка, характерная, сводническая, которую я видела уже у «г-жи Ребекки Ранвет. — Моды»… Она повторила:

— Я называю это хорошим поведением!..

— Что «это?» — спросила я.

— Подумайте, барышня… вы не новичок и знаете жизнь… С вами можно говорить… Я ищу теперь прислугу для одинокого, немолодого уже господина… не очень далеко от Парижа… Он очень богат… да, слышите, очень богат… Вы будете заведывать хозяйством… нечто вроде гувернантки… понимаете?.. Это — очень щекотливое место, очень выгодное… Такое место трудно получить… это — обеспеченное будущее для такой женщины, как вы, умной, миловидной… и, повторяю, хорошего поведения.

Это соответствовало моим планам… Я много раз мечтала о каком нибудь старике, который даст мне возможность блестяще устроиться… и этот обетованный рай был теперь предо мной, улыбался мне, манил меня!.. По необъяснимой иронии жизни… из какого-то бессмысленного, непонятного для меня самой желания противоречия, я отказалась наотрез от подвернувшегося, наконец, счастья, о котором я столько мечтала…

— Старый ловелас!.. О, нет… я только что отказалась… Я питаю к мужчинам слишком большое отвращение… к старым и к молодым, ко всем…

Г-жа Поллат-Дюран оторопела на несколько секунд… она не ожидала такого ответа… Потом, опять приняла суровый, полный достоинства вид, создававший такую бездну между почтенной матроной, которой она хотела быть, и девушкой без положения, которой я была.

— Как?.. Вы это думаете?.. За кого вы меня принимаете… Что вы себе вообразили?..

— Я ничего не думаю… я повторяю лишь, что мужчины… они мне надоели… вот что!..

— Да знаете ли вы, о ком вы говорите?.: Этот господин, очень почтенный человек… он — член общества Св. Викентия-Павла… Он роялистский депутат.

Я расхохоталась.

— Да… да… Продолжайте в том же духе… Знаю я ваших святых Викентиев-Павлов… и всех святых чертей… и всех депутатов… Нет — уж спасибо…

Внезапно, без всякого перехода:

— Что он собственно собою представляет, ваш старик?.. — спросила я… — Право… одним больше… одним меньше… в конце концов… это неважно…

Но г-жа Поллат-Дюран не поддалась. Она твердо произнесла:

— Напрасно, барышня… Вы не серьезный человек и не можете оправдать доверия этого господина… Я считала вас более основательной… на вас нельзя полагаться…

Я долго настаивала… Она была непреклонна… Я вернулась в переднюю в неопределенном настроении… О! эта печальная, темная, всегда одинаковая передняя!.. Эта выставка сидящих на скамейках девушек… рынок человеческого мяса заготовленного для буржуазных аппетитов… поток грязи и нищеты, выбрасывающий сюда жалкие обломки кораблекрушения…