Джулия Куинн - Герцог и я [litres]

Он погладил ее волосы.

– Я разделяю твои чувства, Дафна.

Она отстранилась.

– Я не верю тебе. Ты никогда не хотел ребенка и не можешь о нем сожалеть. – Она горько рассмеялась: – Господи, я говорю так, будто он существовал. Словно он был плодом моего чрева, а не разгулявшегося воображения, – ее голос опять дрогнул, – моих призрачных надежд.

Он опустился на землю рядом с женой.

– Твое отчаяние убивает меня, Дафф, – сказал он.

Она скользнула взглядом по его лицу, словно желая удостовериться в истинности этих слов и чувств.

– Чего же еще ты мог ожидать от меня, Саймон?

– Я… я… – Он испугался, что язык вновь не повинуется ему, но, к своему удивлению и облегчению, свободно произнес те слова, которые не выходили у него из головы все это время, что он провел в добровольной ссылке в Уилтшире: – Я хочу, чтобы ты снова была со мной.

Дафна ничего не ответила. Саймон мысленно молил ее вымолвить хоть что-нибудь, однако она не говорила ни слова. Он понимал, что должен взять инициативу на себя, но страх нового приступа словно парализовал его.

– В ту ночь, – заставил он себя произнести первые слова, – когда мы… Я потерял контроль над собой. Утратил дар речи… Мне стало страшно. – Саймон прикрыл глаза, ему показалось, что его рот деревенеет. После нескольких прерывистых вдохов он продолжил: – Я возненавидел себя за это… За свою немощь. Свою слабость.

Не поднимая глаз, Дафна спросила:

– Поэтому ты умчался, забыв попрощаться?

– Да, – хрипло выговорил он.

– Не из-за того… что я… Не из-за меня?

Их взгляды встретились.

– Я был зол не на тебя за твое своеволие, – сказал он.

– Но уехал из Клайвдона и оставил меня не по этой причине?

После короткого молчания он сказал:

– Нет, Дафна, совсем не по этой…

Она снова опустила голову, обдумывая слова супруга. Ей хотелось верить ему, верить, что в ту роковую ночь им руководил не гнев на нее, а лишь мучительный страх, что вернулся его детский недуг, и боязнь обнаружить его перед ней, своей женой.

– Ты опасался вызвать мое презрение? – ужаснулась она. – Неужели ты мог такое предположить?

– Я сам чувствовал себя униженным, – с горячностью ответил он, – это возвращало меня в те страшные годы, когда отец считал своего сына дебилом.

Дафна кивнула. Конечно, она понимает его, упрямого, гордого, отверженного отцом, а значит, и всем обществом; понимает его постоянный страх, что болезнь вернется; страх, который, видимо, преследовал его и в последующие годы – в школе, в университете. Не зря же он на шесть лет уехал из Англии. То же чувство заставило его и сейчас провести эти два месяца затворником в Уилтшире.

Дафна коснулась его руки.

– Ты давно уже не тот мальчик, которого мог унизить жестокий и высокомерный родитель.

– Да, знаю.

Он старательно отводил взгляд.

– Саймон, посмотри мне в глаза… – И когда он сделал это, повторила: – Ты не тот, а совсем другой.

– Я знаю, – ответил он с легкой досадой.

– Знаешь, но не вполне уверен.

Она начинала его бесить!

– Дафна, я же говорю, что я з-з…

– Тише. – Она ласково провела рукой по его щеке. – Тебе следует понять, что все это – в далеком прошлом. Ты другой… И с тобой я… твоя жена.

– Но я не могу…

– Можешь. И для этого должен раз и навсегда выйти из-под этого гипноза… Сбросить гнет отца и все, что с ним связано. Запретить ему диктовать тебе чувства и поступки. – Она положила руку на колено Саймона: ей нужно было ощутить взаимосвязь с ним, с его телом. С душой. Ведь если она потеряет его сейчас, то уже никогда не найдет. – Не думал ли ты, Саймон, что как раз истинная семья могла бы помочь избавиться от твоего наваждения – от жажды мести, от невыносимого гнета воспоминаний? Настоящая семья, в которой дети…

– Если он получит внука, – чуть слышно произнес Саймон, – это будет означать его победу.

– Это будет означать твою победу, Саймон… Нашу победу… И не он получит ребенка, а мы…

Саймон промолчал. Дафна ощутила его дрожь.

– Допускаю, ты не хочешь иметь детей… С этим можно спорить, но это – твое решение. Но если ты лишаешь себя счастья отцовства в результате ненависти к другому человеку… мертвому… то, прости меня, это просто трусость. – Она почувствовала, как Саймон весь напрягся, была готова к тому, что он сейчас взорвется и выплеснет на нее негодование, злобу, но продолжила говорить тихим ровным голосом: – Ты должен… обязан жить своей собственной жизнью, оставив в прошлом покойного отца и все плохое, связанное с ним. Иначе существовать невозможно. Той жизни больше нет. Наступила новая…

Саймон покачал головой. Она испугалась, увидев его глаза, – в них застыли отчаяние и безысходность.

– Тебе не понять… – с трудом выговорил он. – Я с детства нахожусь во власти этого чувства… я сроднился с ним… Отмщение… ненависть… С их помощью я превозмог дефект речи… если превозмог… С их помощью стал учиться… достиг каких-то успехов…

– Нет! – прервала его Дафна. – Нет, Саймон! Только благодаря себе. Самому себе! Поверь мне… Я уже неплохо знаю тебя… твой ум, способности, независимость взглядов… И уверена: даже если бы отец любил тебя и не подвергал унижению, ты все равно вырос бы точно таким, какой есть… каким сам себя сделал…

Он опять покачал головой и собрался возразить, но она сжала ему руку, умоляя молчать.

После продолжительной паузы, когда ей уже показалось, что ее усилия были тщетны, раздался его шепот, прозвучавший для нее как громкий крик:

– Я так мечтаю о счастье.

– Ты будешь счастливым! – воскликнула она, крепко обнимая его. – Поверь мне, будешь!

…а герцог Гастингс, между прочим, был замечен в Лондоне!..

Весь обратный путь Саймон молчал. Они не торопясь ехали через Гайд-парк и потом по улицам, сидя вдвоем на его коне. Дафна уверяла Саймона, что падение прошло для нее бесследно, но он усадил ее в свое седло, а сам вскочил позади нее. Кобылу Дафны, испугавшуюся не меньше хозяйки, они нашли в нескольких десятках ярдов от них, и Саймон привязал ее к своему коню.

По дороге Саймон размышлял о словах Дафны, своих чувствах к ней. Мало-помалу он пришел к выводу, что не может не видеть ее каждый день, не слышать ее голоса… Словом, понял, что любит ее.

У дверей дома всадники спешились и вошли в холл. Первыми, кого они увидели, были братья Бриджертон.

– Какого дьявола вы пожаловали в мой дом без приглашения? – резко спросил Саймон, которому сейчас больше всего на свете хотелось остаться наедине с Дафной, а не тратить время на выяснение отношений с тремя воинственно настроенными молодыми людьми.

– Мы слышали, что ты вернулся, – сказал Энтони.