Татьяна Яшина - Фаворит Марии Медичи

– Там… Там… – и махнул рукой в сторону кухни.

На кухне, у очага, в окружении рыдающих слуг, сидела старая птичница Катрина и повторяла, разглаживая передник:

– Убили, значит, Генриха-то нашего…

– Что ты мелешь? Как убили? – закричал епископ.

Люди расступились, старуха высморкалась в передник и повторила:

– Убили, ваше преосвященство. Я ведь из Пюираво пришедши. Там уже со вчерашнего дня ни о чем другом и не говорят. К вам послали гонца, – она кивнула Клоду. – Но дорогу так размыло, что конному не проехать. Я уж напрямик через трясину прошла, тропкой заветной.

– Да все равно, как ты прошла! – взвыл Арман. – Как убили?

– Кинжалом в грудь. Два удара. Сюда, – Катрина постучала себя по иссохшей груди, – и сюда. Какой-то иуда из Ангулема. Лавальяк, вроде как. Или Равальяк. И ведь католик!

Закрыв глаза, Арман прочитал молитву. Знакомые слова помогли справиться со смятением, которое опять нехорошо сжимало голову.

– Господи, упокой душу великого короля! – закончил он и повторил еще раз, вместе со всеми, так же, как и все, с трудом произнося слова из-за рыданий.

– Я должен быть в Люсоне, – заявил он. – Немедленно выезжаю. Коня мне!

– Так ведь дорога… – вскинулся Клод, но осекся, поняв, что возражения бесполезны.

Каштан не подвел – епископ был в Люсоне еще до полуночи. Предупредив о завтрашней торжественной службе и отказавшись от ужина, Арман кинулся в кабинет. Открыв секретер и выдвинув потайной ящик, он достал исписанную кипу листов.

«Король любит острые и неожиданные возражения. Он нисколько не ценит тех, кто говорит без отваги и требует к себе уважения… Обязательно замолкать, когда король пьет», – последняя фраза вызвала в памяти образ Генриха – словно живой, он поднес к губам кубок, осушил его и, отставив, подмигнул своему неверному слуге. «Согрешил? – казалось, спрашивали у Армана смеющиеся глаза короля. – Ну-ну, не согрешишь – не покаешься».

Трясущимися руками епископ собрал разрозненные листы, озаглавленные им «Наставления, которые я дал себе, чтобы появиться при дворе». Он начал составлять их, едва покинув Париж, еще в карете исписав несколько страниц и посадив море клякс, когда экипаж подскакивал на ухабах.

В чем он себя убеждал? В том, что его бегство не вызвано страхом разделить судьбу короля? Что человеку, перед которым он преклонялся, не угрожает смертельная опасность и можно спокойно планировать возвращение ко двору? Что ж, он ошибался.

И королю, и епископу Люсонскому грозила гибель – но рядом с ним оказались Мари и Клод, а рядом с Генрихом – Эпернон… Вспомнив желтые глаза герцога, Арман содрогнулся.

Нападение монаха предстало в новом свете. Мало ли кто мог ему мстить? Арман отменил рекомендации для священников: теперь все на равных должны были сдавать экзамен. Он одержал блестящую победу над протестантским проповедников в университете Пуатье – после этого диспута количество новообращенных протестантов резко пошло на убыль. То, что Арман счел сведением счетов внутри епархии имело несомненную связь со смертью короля. Арман не мог собрать воедино все нити, но чувствовал, что они образуют единый узел – теперь разрубленный ударом Равальяка.

Страшась заглянуть в свою душу, он все-таки не мог не сказать себе, хоть и не повторил бы признание и под пыткой: ужасный конец принес ему спасение от бесконечного ужаса, в котором он пребывал два года. Со дня бегства из кустов шиповника.

Вспомнив это, епископ нахмурился: казалось, при дворе Марии Медичи карьера его покатится как по маслу – удивительная самонадеянность! Словно душа, устав бояться, тут же занеслась в гибельные выси.

– Расскажи о последней встрече с ее величеством, – попросил Клод после ужина, когда они поднялись в келью Армана.

– Что рассказывать? – епископ закружил по комнате. – Королева была любезна, но никаких последствий это не возымело. Как видишь – я тут, а не в Королевском совете.

– Что бы ты там делал? – зевнул Клод.

– Да уж делал бы, а не сидел сиднем, дожидаясь, пока любая проблема исчезнет сама по себе! – взорвался Арман. – Хорош совет – испанский посол, Папский нунций! И наши старцы во главе с Виллеруа, который будет причитать «Потерпи, все обойдется», даже когда будут резать его собственную дочь.

– Неужели все – ни в зуб ногой? – посочувствовал Клод, наливая себе вина.

– Барбен и Галигаи, – последовал незамедлительный ответ. – Барбен – интендант финансов королевы, человек низкого происхождения, но удивительно толковый. И честный – что уж совсем невероятно. И Леонора Галигаи – жена Кончино Кончини, который предпочитает, чтобы его назвали маршалом д’Анкр…

– Говорят, она ведьма, – поежился Бутийе.

– Никаких ведьм не существует, – отрезал епископ и выбил пробку у следующей бутылки. – Суеверия и глупость. С ней я сначала и говорил. Потом Барбен провел меня к королеве. Пойми, Клод, при дворе все время идет война всех со всеми. Замешкался, споткнулся – тотчас сожрут, не спасет ничто, даже корона.

– Я слышал, что принц Конде бунтует провинции – хочет стать королем вместо Людовика. Конде ведь тоже потомок Людовика Святого.

– Какое счастье, что Конде глуп, скуп и высокомерен! – отсалютовал епископ бокалом.

– И к тому же бездетен, – повторил Клод его жест.

В дверь заскреблись, после паузы раздался тихий ясный голос:

– Вам письмо, ваше преосвященство.

– Входи, Шарпантье, – обязанность носить почту Дебурне с радостью делегировал пятнадцатилетнему Дени – старику трудно было карабкаться на вершину донжона.

– От кого? – от стремительного пробега епископа до двери Клода обдало сквозняком. Окно распахнулось, ветер ворвался в комнату.

– От… – на скулах Шарпантье, торчащих на худом лице, как волнорезы, вспыхнул румянец, – от ее величества.

Последнее слово он договорил, когда епископ уже сломал печать и впился взглядом в письмо. Переглянувшись, Бутийе с секретарем задержали дыхание, дожидаясь реакции Армана. Она была бурной.

– Победа! Победа, Шарпантье! – от объятий епископа у Шарпантье затрещали ребра. Клоду показалось, что его сейчас размажут по спинке кресла – так сильна была радость друга.

– Я духовник Анны Австрийской! – ликовал Арман, покрывая поцелуями надушенную бумагу. – Я получил место при дворе!

– Поздравляю, Монсеньер! – Клод покосился на Дени, употребившего по отношению к патрону обращение, уместное для особы поважнее епископа.

– Благослови тебя Господь, Арман! – Клод все-таки выбрался из кресла и обнял ликующего друга. – Ты теперь уедешь?

– Конечно! Прощай, Люсон! Я духовник королевы!

– Я уверен, это только начало, – потирая ладони, заметил Клод. – А там ты уж развернешься.