Джулия Берри - Нежная война [litres]

Обри пришел в первый же свободный вечер.

Он сел за пианино рядом с Хейзел. Когда рядом с ним села Колетт, Хейзел почувствовала, что уже не помещается на скамейке, и поднялась на ноги.

Обри играл, напоминая себе не смотреть на Колетт. Ему хотелось услышать, как она поет, увидеть, как она двигается. В тот вечер она надела темно-синее платье. Никакой строгой формы. Один темный завиток выпал из ее прически за ухом.

Обри показал на ноты французской военной песни.

– Как ты думаешь, может, так будет лучше? – Он начал играть ее в более медленном и спокойном темпе.

– Как это называется? – спросила Колетт.

– Синкопа, – ответил Обри.

Боже, как Колетт была хороша. Такая напряженная и резкая, как будто хотела выпытать из него ответы на все вопросы. Пытайте на здоровье, мадмуазель.

– Как это работает? – спросила она.

– Она… переворачивает мелодию с ног на голову. Она сопротивляется, как бы это сказать, правильной, старомодной… Хейзел, что я хочу сказать?

Хейзел пожевала губу.

– Она разрушает старый мотив и выстраивает на его останках новый, – медленно произнесла она. – Превращает мелодию в протест.

– Протест, – повторил Обри. – Мне нравится, леди Хейзел де ла Виндикотт.

Колетт протянула Обри ноты французской прощальной песни. Он играл ее медленно, мрачно. Колетт сразу же поняла, что делать. Она запела, точно зная, как раскрасить старый мотив новыми красками.

– Откуда, мисс Фурнье… – начал Обри.

– Пожалуйста, зови меня Колетт, – сказала она.

Они уже называют друг друга по имени!

– Откуда исходит эта злость, Колетт?

Колетт вдруг почувствовала, что ее раскрыли.

– Злость?

Обри кивнул.

– Ты выглядишь, как утонченная леди, которую ничего не волнует, но когда ты начинаешь петь… ух!

Ух… что? Колетт испугалась, что ее лицо покраснело. Этого не случалось уже очень давно.

– Как будто внутри тебя очень много скрытых чувств. Эмоций. Напряжения. Злость – не совсем подходящее слово, но самое близкое, что я смог подобрать.

Колетт опустила взгляд на колени.

– Может, это оттого, что я громко пою, – сказала она. – Мой хоровой учитель всегда ругал меня за это.

– Любой, кому не нравится твое пение – сумасшедший, – воскликнул Обри. – Я бы взял такой голос в оборот и сделал его известным всему миру.

Колетт внимательно посмотрела ему в лицо. Неужели он просто ей льстил? В его темных глазах не было ни намека на раскаяние.

Mon Dieu , она что, пялилась на него? Она совершенно точно пялилась на него.

Девушка быстро отвела взгляд. Она должна уйти. Сейчас.

Хейзел, наблюдавшая за ними со стороны, хотела бы просто тихо уйти на цыпочках, чтобы они ее не заметили.

Обри как раз начал играть вступление к следующей песне, когда Хейзел щелкнула пальцами. Она что-то услышала. Дверь одной из спален, рядом с главным входом, открылась.

Руки Обри застыли над пианино.

– Вниз, – зашипела Колетт. Она затолкала Обри под клавиши, так, что его не было видно из зала. Она быстро встала, показав Хейзел, чтобы она сделала то же самое.

– Что здесь происходит?

Миссис Дэвис появилась в халате и чепчике, из-под которого выбивались седые завитки.

Хейзел резко выпрямилась, ее сердце бешено забилось, а лицо раскраснелось. Она была худшим лжецом в мире.

– Простите, миссис Дэвис, – спокойно сказала Колетт. – Мы не хотели вас потревожить.

– Мы репетировали, – добавила Хейзел. Услышала ли миссис Дэвис, как сильно дрожит ее голос?

Обри, скрючившийся под клавишами, старался не дышать. У него появилась замечательная возможность осмотреть Колетт с ног до головы, чем он и воспользовался.

Если бы девушек поймали, они были бы с позором выгнаны из Юношеской христианской организации. Скорее всего, они бы больше никогда не смогли работать в подобной организации. Но если бы поймали Обри? Военное неподчинение имело ужасные последствия. Иногда даже смертельные – чтобы другим было неповадно.

В тот момент им казалось, что расплата за преступление совсем близко.

– Незачем вам репетировать, когда порядочные люди спят, – сказала миссис Дэвис. – Живо идите по кроватям.

– Мы пойдем прямо сейчас, – заверила ее Колетт.

Миссис Дэвис нахмурилась, чтобы показать: она не попадется на такой дешевый трюк.

– Ну? Я жду.

– О, – мягко сказала Колетт. – Не могли бы нас проводить, прежде чем вернетесь в кровать?

Как будто две достаточно взрослые девушки не могли самостоятельно разойтись по комнатам. Она спокойно собрала все нотные листы. Хейзел попыталась повторить за подругой, но у нее тряслись руки.

Колет спустилась со сцены с самым беспечным видом, и Хейзел последовала за ней.

– Bonsoir , миссис Дэвис, – сказала Колетт. – Увидимся утром.

– Доброй ночи, миссис Дэвис, – пробормотала Хейзел, боясь оговориться и сказать «Доброй ночи, миссис Дэвис, мы прячем солдата под пианино».

Она захлопнула дверь своей спальни и прислушалась к звукам снаружи.

Колетт приготовилась ко сну и прилегла почитать. Стало очень тихо. Должно быть, Обри выскользнул на улицу, и, судя по храпу за стеной, миссис Дэвис снова заснула.

Девушка никак не могла сосредоточиться на книге, поэтому отложила ее, выключила свет и принялась за привычный ритуал: встреча с ее погибшими. Еще несколько лет назад она обнаружила, что стоит ей подумать о ее родителях, брате, кузене, дядях и увидеть их лица, как вероятность того, что этой ночью к ней придут сны, сильно сокращалась. Это означало, что сегодня она не увидит кровь и не утонет в собственных страданиях.

Но в тот день, впервые за долгое время, она думала не только о своих близких. Мысли постоянно уносили ее к Обри Эдвардсу.

Она сама не понимала, что случилось той ночью. Она не видела шторма, занимающегося на горизонте. Король регтайма был ураганом, а она забыла закрыть окно.

В следующий раз ей стоит быть более осторожной.

Полчаса – довольно долгое время, чтобы сидеть под пианино и ждать, пока какая-то старая курица наконец уснет. Он грезил наяву, и все его грезы были о Колетт. Она лежала в своей кровати, в каких-то пятнадцати футах от него.

О, боже. В своей кровати. В той шелковой сорочке. Фиолетовой. Она была фиолетовой.

Между ними не было преград, кроме тонкой стены. Он бы все отдал…

Ничего, кроме тонкой стены и армии Соединенных Штатов.

Что, если он проберется туда на цыпочках и поцелует ее?

«Обри Эдвардс, – прозвучал в голове голос его матери. – Она никогда не говорила, что хочет поцеловать тебя. Ей просто нравится твоя музыка».

«Дай мне немного времени, мама, и моя музыка завоюет ее сердце», – прошептал он.

«Не растрачивай внимание на девушек, – сказал я. – Пусть твоя музыка завоюет весь мир. Ты должен стать легендой».