Тереза Ромейн - Леди-плутовка [litres]

– Вы оказались у моего дома из-за расследования?

– Уверен, что могу придумать расследование специально для этого.

– Это не ответ! – отрезала она и, подумав, добавила: – Все-таки ответ. Вы были там не из-за расследования. В таком случае почему?

Она облизала губы: рот и горло пересохли так, что было трудно говорить.

– Говоря по правде, – сказал он, ловко обогнув гувернантку с прогулочной коляской, – я был там из-за расследования дела. Вашего. Думал о том, когда удобнее всего поменять картины. Через две ночи луна по-прежнему будет убывать, и можно действовать почти в полной темноте. Предлагаю тогда и поменять картины.

– Так скоро?

– Да. Свет будет нашим врагом.

– Что же. В этом есть смысл. И понятно, что нужно действовать как можно быстрее, пока картина еще не покинула герцогский дом.

Когда они пересекли тень, отбрасываемую старым шпилем церкви Сент-Маргарет Паттенс, Каллум ее остановил:

– Давайте наймем кэб: нет смысла идти пешком так далеко.

– Но я не хочу выделяться.

– Понимаю. Но лучше выделяться, чем получить увечье или быть убитыми, а мы пересекаем границы Спитафилдс и Уайтчепела. На больших улицах бояться нечего, но у злоумышленника уйдет всего несколько секунд, чтобы выскочить из переулка, и… хмм…

Он сжал губы.

– Интересно, я хочу, чтобы вы закончили фразу?

– Возможно, нет. Здесь одна только вонь сыромятен собьет вас с ног.

Изабел согласилась, и Каллум остановил первый же кэб, который проезжал мимо: запряженный мохнатой вороной лошадью с ногами в белых носочках и круглым брюхом. Экипаж, как и лошадь, был старым, но ухоженным, с выцветшим, неумело закрашенным черной краской гербом бывшего владельца на дверце.

Кучер коснулся козырька кепи, но услышав, куда нужно ехать, присвистнул и потребовал плату вперед.

Каллум поколебался. Изабел сразу поняла, что у него нет денег.

– Я захватила кошелек. Погодите.

Освободив руку, она отыскала кошелек с деньгами, который еще дома пришпилила к внутренней стороне кармана платья. Пришлось немного повозиться с булавкой, к тому моменту, когда вытащила требуемую сумму, выглядела так, словно подралась сама с собой.

Наконец они уселись в маленький экипаж. Обивка была потертой, внутри пахло трубочным табаком и старым сеном.

– Это мне следовало заплатить, – пробормотал Каллум, устраиваясь поудобнее на противоположном сиденье.

– Просто потому, что вы мужчина? Пожалуйста, не думайте, что я жду чего-то подобного, – улыбнулась Изабел. – С моей стороны было бы очень бестактно требовать от вас каких-то трат. Это мое путешествие, а вы просто были настолько добры, что проводили меня.

Он ничего не сказал, но она чувствовала его взгляд из-под полей шляпы, которая ужасно ее раздражала, поскольку позволяла ему незаметно смотреть куда он только хотел.

По мере того как кэб вез их в восточном направлении, движение все больше оживлялось, хотя сами транспортные средства уменьшались в размерах. Вместо блестевших лаком дорогих карет на дороге то и дело попадались тележки, запряженные осликами, а пороя такие тележки толкали оборванного вида мужчины. Кругом сновали дети, одни, без родителей. Продавцы пирогов, газет и трактирщики зазывали покупателей, отчего стоял такой шум, что стук копыт по булыжникам был почти неслышен.

– Вы, должно быть, считаете меня наивной, – прошептала Изабел.

– Из-за вашего решения встретиться с Батлером?

Изабел кивнула.

– Вовсе нет. Думаю, у вас были самые прекрасные намерения. А это не то же самое, что наивность.

Она не знала, какую улицу они проезжают сейчас, но жадно рассматривала силуэты домов, выстроившихся вдоль тротуаров, транспорт и толпы людей.

– Мне следовало предвидеть, что город будет неузнаваемо меняться во время нашего путешествия.

– Что вы хотите этим сказать?

В его голосе не было и тени осуждения. Когда-то она чувствовала, что он ее допрашивает. Теперь же задавалась вопросом: может, ему просто любопытно и хочется узнать о ней что-то новое?

– Мостовая в Мейфэре ужасно неровная, и ее нужно немедленно отремонтировать, или кто-то предстанет перед судом.

– И это будет неплохо. Некоторые после суда даже выходят на свободу.

– И это говорит тот, кто много времени проводит в магистратском суде!

Теперь настала ее очередь искоса посматривать на него.

– Некоторые после суда бывают признаны виновными.

– А вы, леди Изабел, виновны или нет?

Пока кэб подскакивал и подпрыгивал на каждой неровности, Изабел раздумывала, что из ее жизни можно вменить ей в вину. Слишком большой дом? Одежду, по-прежнему серую. Или то, что во время траура она не получила ни одного приглашения и растеряла почти всех друзей?

– Думаю, я ищу свой путь к свободе. И, думаю, любила бы себя больше, будь я немного храбрее.

– Кто бы не хотел быть храбрее? И все же в деле с картиной герцога Ардмора вы оказались достаточно храбры, чтобы исправить зло, причем не ради себя, ради другого человека. Очень немногие окажутся настолько храбрыми.

– Я не хочу сравнивать себя с ничтожными. Я сравниваю себя с той, какой мне следовало бы стать.

– А именно?

Как и накануне, в пабе, она стала обдумывать ответ, причем очень тщательно, и наконец нашла самый верный:

– Женщиной, которая носит красное, когда хочет, или голубое, как летнее небо. Которая сама выбирает свое меню, ест когда пожелает. Выбирает тех друзей, которые радуют ее сердце, а не тех, которые помогут достичь какой-то цели.

Какой могла стать жизнь! Даже одни эти слова уже поднимали настроение!

– Вот как! Вы хотите быть храбрее ради себя.

Очередной толчок экипажа сорвал ее с места. Тряхнуло так сильно, что даже зубы лязгнули. Изабел потерла челюсть:

– Это гораздо труднее, чем быть храброй ради кого-то.

Каллум подался вперед и поставил локти на колени:

– Знаете, я с вами согласен. Мой брат Гарри умер за своих коллег охранников и за жалкий металл, который весь мир считает дороже человеческой жизни. Чего стоило ему уйти, отказаться от работы и сказать: «Будь проклято все, что велит мне делать кто-то другой, я собираюсь жить для себя!»

– Мне очень жаль, что он не поступил именно так. Но разве подобное поведение не является эгоистичным?

– Вовсе нет.

Он выставил ногу вперед, так что мыски их обуви соприкоснулись.

– Повезло мисс Уоллес с опекуном. У большинства людей нет никого, кто бы за ними приглядывал. Даже тем, кто их любит, трудно заботиться о чем-то еще, кроме собственных интересов.

– А как насчет вас?

– Моя работа как раз в этом и состоит. Если бы я потакал собственным желаниям, никогда не раскрыл бы ни одного дела.

– Почему вы выбрали такую работу?

Он откинулся назад, сдвинул шляпу на затылок и настороженно уставился на нее: