Тереза Ромейн - Леди-плутовка [litres]

– Родители Люси умерли.

– Я так и понял.

Она поморщилась:

– Их убили во время ограбления. Но они не были богаты. Украли всего одно драгоценное украшение. Жемчужную брошь. Люси говорила, что она переходила из поколения в поколение.

– Очень жаль слышать это.

Убийство ради украшения – ужасное преступление. После стольких лет службы на Боу-стрит он все еще с трудом верил, что некоторые люди так дешево ценят чужую жизнь.

– Конечно, очень жаль, что она потеряла родителей. Больше я ничего не хотела сказать.

«Крошка, крошка, крошка… Убрать, убрать, убрать…»

– Но какая изощренная жестокость: убить родителей девочки и не оставить ей ничего в память о них!

– Злодея так и не поймали?

Изабел покачала головой.

– Тогда не было Каллума Дженкса, который вел бы дело.

– На свете немало хороших сыщиков, – отмахнулся он. – Часто они даже не требуются: достаточно открыть глаза, чтобы заметить явные улики.

– Не знаю даже, было ли расследование, – пояснила Изабел извиняющимся тоном. – Все произошло в Глостершире, и Морроу не присутствовал, когда коронер выносил вердикт, и не поехал на похороны. Не знаю, был ли он вообще знаком с Уоллесами.

– Люси появилась в вашем доме вскоре после того, как вы вернулись с Сицилии? У вас было много хлопот.

– О нет, переезд был легким.

Очевидно, удовлетворенная тем, что столешница идеально чиста, она отодвинула чашку и блюдце.

– Я жила на Сицилии точно так же, как в Англии: окруженная слугами, и исключительно англичанами. Когда мы вернулись в Лондон после первой капитуляции Наполеона, я с трудом могла отличить свой дом от сицилийского: оба носили отпечаток личности Морроу.

Было нечто очень странное в браке Изабел с покойным Эндрю Морроу, но Каллум не мог определить, что именно, да и, по правде говоря, не хотел. Думая об Изабел, он представлял совершенно другие вещи.

И снова на лице Каллума, должно быть, отразилось все, что он думал о Морроу, поскольку Изабел поспешила добавить:

– Эндрю был очень добр и великодушен и хотел, чтобы у меня было все, о чем только я мечтаю. Рядом со мной всегда кто-то находился, и он старался, чтобы все мои просьбы выполнялись. А если я хотела что-то сделать, он приказывал делать это за меня, чтобы я не беспокоилась.

По мере того как она говорила, выражение ее лица менялось. На нем поочередно мелькали грусть, раздражение, сожаление, смирение.

Интересно, поняла ли она, в чем только что призналась?

– Он уберег вас от возможности делать выбор самой.

– Вы заметили это куда быстрее, чем я, – вздохнула она. – Дочь аристократа в золотой клетке. Я не видела прутьев решетки, пока был жив Морроу, но теперь поняла, что всегда жила за этими решетками. Сначала в родном доме, потом у мужа. Иногда я думаю, что вышла замуж назло своему брату Мартину. Но это не льстит ни моему покойному мужу, ни мне.

– Я бы предпочел не судить ваши мотивы, – сказал Каллум.

– Это означает, что вы считаете меня ужасной, но не хотите высказывать это вслух.

– Вовсе нет.

Она, похоже, не поверила ему, поэтому он повторил, на этот раз тише:

– Вовсе нет.

Комната была теплой, душной, неприбранной и полной странных, принесенных Бринли запахов. Каллум встал, подошел к окну, открыл и поднял створку, впустив холодный, влажный после прошедшего дождя воздух.

– Каллум!

Пауза.

– Вы в субботу свободны? Я хочу устроить небольшой званый ужин, чтобы представить Люси некоторым друзьям.

– Вы хотите, чтобы я проверил этих гостей?

Каллум по-прежнему стоял у окна, играя задвижкой.

– Ничего подобного. Я приглашаю вас в гости, – пояснила она весело.

Он прищемил палец задвижкой и пробормотал проклятие. Впервые за весь день ему было неловко.

Он повернулся лицом к Изабел.

– Спасибо, но я не подхожу для вашего общества. Как я буду сидеть за столом с аристократами, одетыми в дорогие наряды, пользующимися специальными вилками и ложками и говорящими по-французски?

Каллум подошел ближе к Изабел и остановился посреди комнаты.

– Вы не можете втянуть меня в ваш круг, миледи.

– Возможно, я предпочла бы выпасть из этого круга.

Игривость ранила бы его, но в ее тоне не было ничего подобного. Изабел, похоже, размышляла и говорила медленно, словно эта мысль пришла ей в голову, пока она высказывалась.

Ее предложение все еще действовало ему на нервы, но ему понравилось, что она его пригласила:

– Спасибо, но я дежурю в ночь на воскресенье.

– Как жаль!

Она покачала головой и, похоже, совсем ему не поверила.

Умная женщина. До этого момента он вовсе не собирался работать всю ночь.

– Но эта ночь как раз следует за той, когда мы… э… навестим герцога Ардмора. Вы очень устанете.

– Будет лучше, если я не приду на обед. Большинству гостей не нравлюсь я и вообще полицейские. Они напоминают им о том, что все далеко не так идеально, как они хотели бы думать.

– Я слишком хорошо это знаю, – вздохнула Изабел. – Хотя рядом с вами я чувствую себя в безопасности. Но не следует отвлекать вас от работы. Город тоже в вас нуждается.

Ее пальцы барабанили по подлокотнику кресла.

– Но ваш отказ… дело ведь не в работе? В деньгах?

Деньги. Ее благородное происхождение. Его родители бакалейщики. Такие семьи, как у него, всегда были где-то посредине: недостаточно хороши для аристократов, но всегда выше кого-то, тех, на которых смотрели сверху вниз. В лондонском обществе было столько слоев! И единственные, кому это было абсолютно все равно, – те, кто стоял на самом верху, и те, кто распластался в самом низу, раздавленный жизнью.

– Да.

Каллум снова уселся, так что их колени почти соприкасались.

– Вы правы. Дело в деньгах.

Она глубоко вздохнула, готовясь, вне всякого сомнения, убеждать его, он продолжил:

– Ничего личного. Все дело исключительно в деньгах. Причина, по которой мальчишка украл пирог, – отсутствие денег. Причина, по которой был убит мой брат, – деньги, украденные с Королевского монетного двора. Причина, по которой герцог Ардмор продает картину, которую считает ценной, – деньги, вернее, то же самое отсутствие таковых.

– Но это не причина смерти Морроу.

– Возможно, нет. Но именно деньги стали причиной подделок.

– Не только деньги, – поправила Изабел. – Алчность. Он хотел эти картины для себя. Хотел так, как никогда не хотел… – Она осеклась. – Теперь это неважно.

Ему следовало сказать что-то утешительное, проникновенное, но он, глупец, только глазел на нее. Она водила пальцем по краю фарфоровой чашки, и жест был завораживающим, откровенно эротичным.

Она брала его руку в ладони. Однажды. Тогда он испытал наслаждение совершенно иного рода. Она опиралась на его руку, когда они вместе шли по улицам Лондона. А какое наслаждение было видеть ее улыбку, когда она повернулась и узнала его!