Джейн Джонсон - Жена султана

Когда до меня доходит суть ее ошибки, я громко стучу по дереву. На этот раз дверь открывается настежь и сразу.

— Я тебе сказала…

Но теперь я ставлю ногу в проем. Женщина смотрит на меня в растерянности, потом опускает глаза и видит мою ногу.

— Убирайся, черный попрошайка! — взвивается она.

— Послушайте, у меня дело к этому человеку.

Я показываю ей бумажку, на которую она смотрит, не понимая.

Потом кричит:

— Помогите! Воры! Убивают!

Кто-то обхватывает меня сзади и валит на землю. Напавший пытается упереться мне в грудь коленом, но я выворачиваюсь, перекатываюсь, ловлю его за ноги и тяжело роняю; он ругается, поднимается на ноги. Мы стоим, тяжело дыша ледяным воздухом, смотрим друг на друга с опаской. Противник мой — совсем еще мальчик, хотя сложен, как бык.

— Я — не вор и не убийца. Я просто ищу мистера Эндрю Берка.

Женщина выходит на крыльцо.

— А что ж вы сразу не сказали?

Она краснолицая, от нее скверно пахнет, на ней грязный фартук поверх платья из бумазеи.

— Это дом мистера Берка.

Она хмурится и, махнув рукой, отпускает мальчика.

— Ступай, Том, будь умницей.

Вид у Тома разочарованный, словно он надеялся, что понадобится помахать кулаками.

— А сам джентльмен дома? — интересуюсь я.

— Скажите, что у вас за дело.

— Боюсь, об этом я могу говорить только с самим мистером Берком.

Она поджимает губы:

— Ждите здесь.

Она закрывает дверь, проходит несколько долгих минут, потом наконец выходит мужчина. Я его представлял совсем иначе: он почти такой же толстый, как великий визирь, и у него окладистая черная борода.

Увидев меня, он теряется.

— Чем я могу вам помочь? — спрашивает он, потом его вдруг озаряет. — А, вы, должно быть, от герцогини.

Я качаю головой:

— Нет, с герцогиней я не знаком.

— Почтенная герцогиня Мазарин?

Я снова качаю головой. Начинаю было говорить, но он меня прерывает.

— Удивительно: вы — просто одно лицо с ее арапом. Тогда вы, должно быть, пришли за саржей мистера Каллааха?

— Нет, я пришел…

— И не от сирийского купца за ливрейной тканью?

Прежде чем последуют новые расспросы, я твердо говорю:

— Нет, сэр. Я приехал из Марокко, и у меня куда более щекотливое дело. Может быть, мы поговорим в доме?

— Марокко? — Он выглядит встревоженным. — Что за дело может быть ко мне у черномазого из Марокко?

— Я пришел по поручению мисс Элис Суонн.

— Кого?

Все идет не так, как я предполагал.

— Вашей… э… нареченной.

Теперь он в ужасе.

— Нареченной? Сэр, у меня таких нет, вы ошиблись.

Он умолкает, потом вспоминает:

— А, голландка! Правда, я с ней ни разу не виделся, и, полагаю, она пропала в море.

— На самом деле нет, сэр.

Я коротко объясняю и вижу, как у него от изумления открывается рот.

— Как вы, черт возьми, меня нашли? И чего, во имя Господа, вы от меня хотите?

— Мне дал ваш адрес купец Даниэль аль-Рибати, — сухо сообщаю я.

У него меняется лицо.

— Ах да, конечно, еврей. Мы с ним вели дела. Порядочный человек, хотя и… впрочем, не важно. Мне жаль бедную женщину, но я думал, что она погибла, и нашел другую невесту. Мы женаты уже три года. У нас двое мальчиков.

Он разводит руками:

— Так что, как видите, дела мисс Суонн меня более не касаются.

— А ее сын?

— С чего бы моей жене пускать под свой кров ублюдка какого-то языческого короля? Здесь не приют для найденышей! Всего вам доброго, сэр.

И дверь закрывается навсегда.

Должен признать, что, когда я возвращаюсь в Уайт-Холл, на сердце у меня куда легче. Разве это себялюбие — радоваться тому, что недостойный торговец тканями не примет участия в будущем Момо? А что до мысли, что Элис могла стать женой такой скотины… Возможно, жизнь ее здесь была бы проще, чем при марокканском дворе. Но то было бы всего лишь иного рода рабство.

А вот что теперь делать с Момо? Я в растерянности.

Дни проходят во все более разочаровывающих беседах о Танжере с чиновниками и политиками. Они нерешительны, а бен Хаду уклончив: ясно, что все мы просто теряем время, и я стараюсь не выказывать нетерпения — или не уснуть. Наш советник доходит до того, что прямо говорит: на его взгляд, злосчастную колонию надо бы отдать нам.

— Король может сколько угодно утверждать, что Танжер — ценнейший алмаз в его короне, но мы не можем вечно укреплять столь отдаленный форпост; это рассадник папизма и чудовищная трата государственных средств, а казначейство уже исчерпало свои возможности. Нам, по сути, приходится вводить ограничения: сам король урезает расходы на содержание — свое, супруги и… э… приятельниц.

Если я и надеялся увидеть на одной из бесед короля, меня ждало разочарование. С той первой случайной встречи я видел его лишь издали, а теперь он уехал на охоту, так нам говорят. Бен Хаду огорчен, что его не пригласили. Он несколько дней не выходил из дворца, и когда он с тоской заговаривает о верховой езде, один из придворных предлагает нам на день взять лошадей из королевской конюшни и прокатиться по Гайд-парку. Медник тут же видит в этом возможность произвести впечатление. Он приглашает придворного и всех, кто захочет нас сопровождать, посмотреть марокканскую «фантазию».

— Покажем им, что такое настоящая верховая езда, — с наслаждением говорит он.

И отсылает меня переодеться в подобающую одежду.

Я возвращаюсь в белом халате, хлопковых штанах и бабушах, на плечах у меня бурнус. Бен Хаду спускается, с ног до головы одетый в оранжевое и красное: узкая туника поверх батистовой рубашки с широчайшими рукавами, причудливый алый плащ, красные кожаные сапоги, тюрбан в каменьях. Выглядит он великолепно, словно принц из «Тысячи и одной ночи», и, увидев меня, цокает языком.

— Во имя неба, Нус-Нус, не нашлось ничего получше?

— У меня больше ничего нет.

— Так не пойдет. У нас есть возможность показать англичанам настоящий Марокко.

Он встает со мной рядом. Разница в росте между нами — добрых три дюйма, но это его не останавливает: он посылает слугу за сменой платья. Вскоре меня облачают в голубое и зеленое с обильным золотым шитьем, и смотрится это блистательно, вот только штаны мне удручающе тесны.

Для шестерых, кого Медник счел лучшими наездниками, — самого себя, Шарифа, двух родственников султана, Самира Рафика и меня, — выводят из королевской конюшни лошадей. Они прекрасны — король Карл, без сомнения, понимает в родословных. Хамза, одетый попроще, несет наши копья, которые бен Хаду, должно быть, захватил и привез нарочно для такого случая. Рафика мне видеть неприятно, у меня даже на мгновение сводит живот. Хотя бы, говорю я себе, не остался во дворце и не будет ничего вынюхивать в мое отсутствие.

Гайд-парк — удивительное место. Огромное, полное зелени пространство посреди города, где люди гуляют и катаются. Для нас подготовили площадку, собралось около сотни зрителей, и мы должны дать представление. Мы скачем взад и вперед, взмыливая лошадей, мечем копья в мишень для стрельбы из лука, попадая в яблочко так часто, что толпа восторженно кричит. Потом мы съезжаемся двое на двое, бросаем друг другу копья и ловим их под рев зрителей. Так хорошо размяться после сидения в Уайт-Холле: я забываю себя от наслаждения, поднимаюсь в стременах, правя конем при помощи одних коленей и размахивая копьем с дикарской радостью. Повернувшись, чтобы метнуть его, я обнаруживаю, что расстановка изменилась, и напротив меня оказывается Рафик. Он скалится и нарочно бросает копье на мгновение раньше, чем нужно. Оно летит мне в лицо. Внезапно все кругом замедляется, я успеваю подумать: какая удачная возможность убить меня — будто бы случайно, вдали от дома, во время невинной фантазии.