Лёля Фольшина - Пятое время года. Книга 2

– Мы все равно уже опоздали, Дмитрий Сергеевич, – лукавые глаза блестят, предлагая авантюру, – пойдемте, право, теплынь какая, словно бабье лето задержалось.

– Нет-нет, и не уговаривайте. Я завтра пораньше к вам приду, и поедем на лодке кататься. Можно поближе – на Чистых у Апаюна лодочки замечательные, – Митя решительно разворачивается, увлекая Лику к выходу из сада. Она слегка хмурит брови, пытаясь выразить недовольство, а потом звонко смеется, отпускает руку кавалера, срывается с места и с криком «Догоняйте» бежит вперед, петляя между деревьями. Чернышев устремляется следом, сняв с головы фуражку, чтобы не обронить ее в траву. Светлое платье мелькает меж темными стволами, шляпка упала с головы и держится только на широкой ленте, которой княжна подвязала ее под подбородком, но мичман бегает шибче, потому догоняет девушку довольно быстро и, обняв за плечи, разворачивает к себе. Несколько мгновений они смотрят друг на друга, раскрасневшись от быстрого бега и тяжело дыша… Она поднимается на мысочки, качнувшись к нему, он слегка наклоняется – подхватить, чтобы не упала, и вот они уже целуются со всем пылом юности…

Невдалеке лает собака, раздается чей-то крик, спугнув очарование момента и оставив некую неловкость…

Сняв перчатки, Митя осторожно поправляет шляпку девушки, потом надевает фуражку, проверяя ладонью, чтобы сидела ровно, и они медленно бредут к выходу из парка.

– Митя, а почему вы выбрали именно этот корабль? – моща нос и щуря глаза от солнца, от которого не спасает ни зонтик, ни широкополая шляпа, спрашивает княжна. – Порт-Артур так далеко, я давеча на карте смотрела в кабинете у papi . Неужто на Балтике таких нету?

– Этот самый новый, у него скорость, знаете какая – 25 узлов. Для бронированного он крайне маневренный. Да и Эссен – замечательный командир. Он вторым по выпуску был в своем классе, Морскую Академию закончил. Сам «Новик» в Германии со стапеля принимал, – мичман с таким воодушевлением рассказывает о корабле, что даже грести перестает, а Лика во все глаза смотрит на него…

Спроси ее потом кто-нибудь, о чем был разговор, кроме названия корабля она вряд ли что-то внятное смогла бы произнеси…

– Лика, аккуратнее, ровнее держите руль, у вас уже очень хорошо получается, – Митя кладет свои руки сверху ладошек княжны на руль автомобиля, и помогает ей совершить поворот, поражаясь тому, насколько она способная ученица. Девушка же с радостью позволяет себя учить, благополучно умолчав о том, что вождению мотора еще с прошлого лета Павлом Дмитриевичем обучена. И сам полковник Беклемишев, приехавший в Москву навестить больного отца, ни словом, ни взглядом не выдает тайны племянницы. Только иногда подначивает ее «научиться» уже поскорее, а Лика смеется и отрицательно качает головой: ей эти уроки с мичманом в радость. Еще немного, и Дмитрий Сергеевич уедет далеко, и им останутся только письма на долгие полтора года до его производства.

Промозглый дождливый день, ветер рвет из рук зонт, и Лике приходится бороться с ним, одновременно придерживая другой рукой шляпку, которая так и норовит слететь с головы: княжна сделала взрослую прическу и приколола головной убор булавкой, но непогода нарушила все ее планы выглядеть как можно лучше…

Гудок паровоза, усатый проводник приглашает пассажиров поскорее пройти в вагон, Митя держит Лику за руку, а она судорожно цепляется за обшлаг его шинели…

– Пишите мне как можно чаще, и я буду писать вам, – шепчут непослушные губы княжны, мичман кивает головой, потом наклоняется и легко касается поцелуем ее щеки. Она поворачивает голову, чтобы Митя не видел заблестевших слезами глаз, но он все замечает:

– Не плачьте, mon coeur, я хочу запомнить вас улыбающейся, – пытается ободрить Лику. – Право, ma joie (радость моя (фр.)), улыбка вам так к лицу.

Княжна пытается улыбнуться, Чернышев одобрительно кивает, звучит последний звонок… С трудом разжав руки, Лика отступает на шаг, отпуская, и тут же оказывается в крепких объятиях Павла Дмитриевича, который держит ее за плечи. Митя вскакивает в вагон, поезд трогается, девушка поднимает руку в прощальном жесте, да так и стоит, пока последний вагон не мигнет красным огоньком сигнального фонаря.

– Rien , ma bonne , ne é ternellement la m ê me é toile (Ничего, моя хорошая, не навечно же расстаетесь (фр.)) – беря племянницу под руку, полковник поднимает над их головами зонтик и ведет Лику из здания Курского вокзала. – Смотри-ка, Дмитрий Сергеевич словно и погоду хорошую у нас забрал, уезжая. Давеча еще солнце светило, а с утра как зарядил дождь, так и не кончается, и похолодало сильно, придется извозчика брать.

– А там, куда он едет, еще холоднее? – княжна поднимает на дядю красные от слез глаза.

– Не знаю, милая, – пожимает плечами князь Беклемишев, – вообще там климат мягче должен быть. К тому же мужчины гораздо менее обращают внимание на непогоду. Служба, и этим все сказано.

– Что, и в дождь? – удивляется Лика. – Vous plaisantez, oncle (вы шутите, дядюшка (фр.))

– Отнюдь, моя милая, – качает головой полковник, – в любую погоду могут и в наряд поставить, и на дежурство…

Княжна недоверчиво смотрит на дядю и всю дорогу до дома молчит, раздумывая над его словами. А вечером в ее альбоме появляются несколько набросков: застигнутый непогодой корабль отважно борется с волнами, мичман Чернышев на капитанском мостике – полы шинели и волосы на непокрытой голове треплет ветер, матросы, убирающие паруса под проливным дождем. И не важно, что под парусом уже давно никто не ходит, и на капитанском мостике Мите делать нечего…

***

Поезд по Транссибирской магистрали шел до нужного места более двух недель с пересадками, а это – довольно долгий срок, потому письма стали приходить еще с дороги, да и потом до Нового года переписка между Москвой и Порт-Артуром была довольно интенсивной. Бывало, правда, что письма приходили по нескольку за раз, иногда с большой путаницей в датах (и Лика, и Митя непременно помечали числа), но это было не столь важно. Главное – получить весточку от родного человека.

24 октября, Самара, проездом

Кажется, только отъехали от Москвы, а я уже пишу Вам. Дождь вчера сильно разошелся, не замерзли ли на обратной дороге? У нас тут тепло и солнечно, спасибо за пирожки, очень выручили меня вчера.

Москва, 2 ноября 1903

Конечно, я совсем не возражаю, чтобы на «ты» и по имени. Мы уже раньше о том договаривались. Письма – это только наше личное, значит, дозволительно. Я их в стол складываю и под замок.

Купила третьего дня атлас географический, жалею, что познаний в этой области почти не имею. Зато медицинским разным премудростям обучена. Тетушка считала, что это важно, но на практике применять не приходилось: ежели кто заболевал, звали доктора.