Лёля Фольшина - Пятое время года. Книга 2

Порт-Артур, 15 ноября 1903

Ликуша, дорогая моя, не кручинься, все хорошо у меня. Назначен в артиллерийскую команду – помогло то, что в Александровском училище этим занимался. Море здесь удивительно красивое, а сама природа унылая: много пыли, мало деревьев, и все они какие-то невысокие…

Москва, 20 ноября 1903

Сегодня девять дней, как papi нет с нами, только что проводила oncle Paul на поезд, бабушка сильно кручинится, никуда выходить не желает, разве в храм. Даже на кладбище мы с дядей одни были. Бобровские приехать не смогли, на сороковины обещались. Погоды стоят холодные, снег то выпадает, то снова стаивает. От Вашей матушки было письмо – зовет приехать в имение погостить. Коль mami оправится, непременно поедем.

Порт-Артур, 25 декабря 1903 года

С Рождеством Христовым, Гликерия Александровна! Как хочется быть в этот день вместе, подумал о том на службе. Тут мы в городской храм только по большим праздникам выбираемся, и, к стыду своему, сегодня первый раз приобщился за все время с прошлой Пасхи. Недосуг было, да и вера моя мала и все уменьшается. Сложно объяснить, что чувствую, знаю, матушка не одобрила бы меня, да и ты, mon coeur, поди, гневаешься. Ежели соберусь, напишу подробнее, постараюсь объясниться, а нет – при встрече поговорим. Летом мне отпуск будет, на Москву приеду.

Москва, 5 января 1904 года

Неправда это, мы и были вместе на Рождество, коль Вы приобщались. Я – тоже. И в Господе мы едины были через то. Не говорите страшного, Митенька, прошу Вас, как не верить можно? Вот приедете в отпуск, съездим с Бобровскими к отцу Иоанну. Он вразумит.

По всему выходит, что завтра мы с Павлом Дмитриевичем покидаем Москву, так что пишите на адрес в столице…

Письмо так и осталось неотправленным в этот день – неожиданно уединение Лики было нарушено горничной Аленой.

– Барышня, от Чернышевых записку принесли, господа на Москву вернулись, ввечеру у нас собираются быть. Князь велел отъезд еще на день отложить.

Отъезд отложили, а потом Лике удалось уговорить oncle Paul оставить ее в доме Чернышевых хотя бы до сорокового дня по бабушке, о чем очень просила и Аполлинария Павловна. Но еще до истечения этого срока случилось событие, нарушившее все планы и в одночасье переменившее жизнь и судьбу княжны: 27 января вышел царский манифест о начале войны с Японией, напечатанный в экстренном выпуске «Нивы». Там же между прочим значилось, что крейсер «Новик» получил пробоину ниже ватерлинии, а среди потерь этого дня – два раненых флотских офицера.

Незадолго до Рождества 1903 года графиня Аглая Ильинична Чернышева счастливо разрешилась от бремени мальчиком – ее сын родился девятого декабря на празднование иконы Божией Матери «Нечаянная радость». На следующий день была память Стефана Сербского, в честь которого и нарекли младенца. Крестили малыша на дому, поскольку в крестные давно обещалась Ольга Валериановна Гогенфельзен, но она сама была на сносях, а потому не выезжала. Ее дочь Ирина увидела свет менее чем через неделю. Крестным Стефана стал Петр Чернышев, приехавший в Париж навестить брата.

Предполагалось, что после Нового года Аглая и Василий поедут вместе с Петром в Италию, где, по словам последнего, климат для маленького ребенка куда как лучше, да и Фея могла бы помочь. Последним доводом в пользу переезда было желание Петра и Февронии не возвращаться пока в Россию.

– Понимаешь, братец, отец домой настойчиво зовет, а нам так хорошо тут – и климат теплый, и Фея успехи в пении делает, как и я в рисовании, – изрядно нагрузившись за обедом бренди, уговаривал Петр старшего брата принять его сторону. – Коль ты родителям отпишешь, что мы вместе, и присутствие наше здесь вам необходимо, согласятся они непременно.

– Странно ты рассуждаешь, Петруша, не понять мне тебя, право же, – Василий откинулся на спинку кресла и с некоторым укором посмотрел на подвыпившего младшего брата. – Великий Князь Павел Александрович хотел бы вернуться, да не может, и я не могу, а ты можешь, и – не возвращаешься. Право, теряюсь я, тебя слушая. Пение, рисование – это же не главное, главное – дом, Родина, матушка о прошлом годе болела, отец… – граф ненадолго замолчал. – Давеча письмо от Мити получил – старый князь Беклемишев преставился и княгиня при смерти. Никто не знает, когда Он призовет. Вон как графинюшка моя в одночасье осиротела, и даже на родные могилы поехать… – он встал и заходил по кабинету, ссутулившись и заложив руки за спину. – Нет, конечно, отпишу, коли скажешь, но вот, веришь ли – моя б воля, завтра был бы в Москве.

– Спасибо, братец, – Петр Сергеевич снова налил себе бренди, – потом поймешь когда-нибудь, впрочем, неважно сие, – он мотнул головой, словно пытаясь прогнать опьянение. – Никогда вы нас не понимали, ни ты, ни Роман. Я всегда себя чужим чувствовал – не взрослый, как вы, и не маленький, как Митя, которого все вечно баловали, хотя и разница у нас всего в три года, только Фея меня и понимает, – одним глотком осушив бокал, Петр поднялся, нетвердо стоя на ногах, и пробормотав на ходу, – пойду отдыхать, устал нынче, – направился к двери. Василий подхватил брата под руку, иначе тот непременно упал бы, и, выведя в коридор, передал его в руки лакея, сам же вернулся в кабинет и, достав папиросу, прикурил и глубоко затянулся.

Странный какой-то разговор вышел, и эти неуместные обиды, – Василий был расстроен поведением Петра и гнал от себя нелепые мысли, которые приходили в голову, считая, что младший просто перебрал, а на трезвую голову все иначе будет.

Однако за завтраком Петр вдруг сказал, что уезжает и просил брата непременно отписать отцу, как договаривались.

– Вас же мы непременно ждем у нас в Мессине, как только станет возможным путешествие, – младший брат раскланялся со старшим и поцеловал руку невестки. – Фея будет очень рада познакомиться с племянником.

– Кажется мне, Петр Сергеевич какой-то странный, – промолвила Аглая, едва за деверем закрылась дверь, и посмотрела на мужа.

– Мне тоже показалось, – кивнул Василий, – будто сам не свой, нервный и словно скрывает что.

– Да-да, – кивнула графиня, – именно скрывает, проговориться боится.

– Не нравится мне это, Аленька, и в Италию ехать не хочу. Может, и к лучшему, что Петруша столь быстро нас покинул, дожидаться не стал. Теперь у нас есть выбор, – Чернышев улыбнулся жене и, поймав за руку, притянул Аглаю к себе на колени.

– А что он просил Сергею Романовичу отписать? – тихо спросила молодая женщина, положив голову на плечо мужа.

– Вечор беседовали, Петр пьян был до крайности, – Василий махнул рукой, словно не желая продолжать это разговор, но потом все-таки сказал, – возвращаться они не хотят, ни он, ни Фея. Считает, что тут лучше, а дома, дескать, все равно как чужой – ни старший, ни младший, – повторил граф слова брата. – Одна сестрица его понимает, никто более. Не нравится мне все это, напишу отцу, как есть, – он снова махнул рукой, потом погладил плечи жены, – не волнуйся, родная, доктор сказал – тебе вредно волноваться.