Лёля Фольшина - Пятое время года. Книга 2

– Да как не волноваться, не чужой, чай, – вздохнула Аглая. – Только вот знаешь, прав он. Сколько помню близнецов, они все время вдвоем. Вы с Романом обиняком как-то были, взрослые совсем, Варвару Сергеевну я и не помню даже, а Петр Сергеевич, он Коте нашему одногодок, кажется, но как приезжал в Сосновку, все с сестрицей. Как-то на именины Костины, в мае, папенька бал давал, братец тогда как раз из корпуса выпустился, а я маленькая была, с антресолей смотрела. От вас только близнецы и приехали, на бале Варламов Мишель Февронию Сергеевну пригласил, так Петр запретил ей и Михаила Ниловича так отчитал, что мне аж страшно стало, боялась – подерутся. Я тогда сразу и убежала с антресолей в комнаты.

– И правильно отчитал, неприятный тип это Мишель, – кивнул головой Василий, – я бы тоже запретил Фее, – граф улыбнулся, но мысли, бередившие его душу в ночи, снова всколыхнулись, вспомнилось, как Петруша всегда слишком рьяно отстаивал свое право на сестру, на общение с ней, прогулки и танцы. Случай, пришедший на память Аглае, еще раз убедил его в том, что отцу следует отписать все по правде, и даже, вероятно, мысли озвучить, как это не неприятно.

Кормилицу маленькому Стефану Аглая нанимать категорически отказалась, потому конец 1903 года и начало следующего жили Чернышевы затворниками – никуда не ездили и почти никого не принимали. Вести из России до них доходили тоже не сразу, и о начале войны с Японией граф узнал только в середине февраля с письмом из дома. В нем же отец сообщал о кончине княгини Беклемишевой и о том, что на очередное прошение о возможности возвращения Василия с супругой в Россию отвечено отказом.

– Что, дорогой, снова отказали? – увидев мужа с письмом в одной руке и бокалом коньяка в другой, спросила графиня. – Может, стоит вам самому написать на Высочайшее имя? Или я братцу отпишу, что все деньги бабушкины ему отдам, лишь бы он на вас наговаривать перестал? Негоже это, не думала, что Николенька на такое способен, – Аглая Ильинична подошла к супругу и, отобрав у него бокал, поставила на стол, – и пить негоже Василий Сергеевич, право слово.

– Домой хочется, Аленька, Митя вон воюет, а я за границей отсиживаюсь, – тяжело вздохнул граф.

– Как воюет? – глаза Аглаи испуганно распахнулись.

– С японцем война. Они на нас неожиданно напали, а Митя в Тихоокеанской эскадре. А я – дома сижу, – Василий неожиданно резко поднялся и стукнул кулаком по столу, – дома, понимаешь? Потому что братец твой – лживый ублюдок! Николенька, – неожиданно передразнил он жену, – сволочь он, твой Николенька, – граф буквально выбежал из комнаты, резко хлопнув дверью, а Аглая опустилась в кресло и заплакала.

Тем же вечером граф просил у супруги прощения, умоляя извинить его вспыльчивость и обещая более не срываться и слов таких впредь не употреблять. Аглая его простила, но долго еще не могла забыть побелевшего лица и резкого голоса мужа – никогда доселе она его таким не видела, но прошел месяц – и все повторилось, когда совершенно неожиданно в дом Чернышевых приехали незваные гости…

***

Посмотрев в газете списки убитых и раненых, Лика обрадовалась, не найдя там имени мичмана Дмитрия Чернышева, но газеты приходили нерегулярно, и кто знает, что может случиться, ведь Митя каждый день рискует жизнью. Она гнала от себя эти мысли, постоянно подавала записки на Литургию и заказывала молебны о здравии воина Димитрия, но сидеть и ждать в бездействии не могла.

– Tante Pauline, – с недавних пор княжна звала Аполлинарию Павловну тетушкой (с момента переезда к Чернышевым девушка очень сблизилась с родителями Мити, их забота помогала ей пережить боль утраты), я благословение взяла у отца Михаила поступить в Иверскую общину сестер милосердия, за ранеными ухаживать, их много прибывает, я там хоть как полезной буду, – сказала Лика как-то вечером, сидя рядом с графиней в гостиной за пяльцами.

– Ох, милая, не тяжело тебе будет? – покачала головой Чернышева. – Я с юности крови боюсь, не смогла бы.

– Я была сегодня в перевязочной, в обморок не упала, правда, толку от меня пока мало, – вздохнула Лика. – Но доктора и сестры там хорошие. Не ругаются и обучают всему, чего не знаю. Мне так легче, tante Pauline, кажется, что, если я тут кому помогу, в Порт-Артуре кто-нибудь Ми… Дмитрию Сергеевичу поможет, – девушка опустила голову к вышивке, чтобы не показать графине набежавших на глаза слез. – Писем которую неделю нет.

– Так война ж, детонька, – графиня ласково погладила Лику по плечам, – Сергей Романович вечор из собрания вернулся, свежие газеты из Артура принес, а они двухнедельной давности. Граф поинтересовался у сведущих людей, ему сказали, что всю корреспонденцию оттуда переправляют дипломатической почтой, а это очень долго и, как я поняла, недешево, может, оттого и писем нет.

– Je comprends tante, mais j'ai peur (я понимаю, тетушка, но мне страшно (фр.)) – княжна отложила в сторону вышивку и, достав платочек, вытерла слезы, – сны какие-то странные снятся, недобрые, и просто так дома сидеть совсем не могу.

– Так может быть тебе в Петербург, к родне? – Аполлинария Павловна обняла Лику. – Не подумай, что гоню, – тут же спохватилась она. – Просто, с дядей и теткой не лучше ли будет?

– Нет-нет, что вы, – слезы на глазах княжны сразу высохли, – мне на Москве лучше, я и бабушку с дедом проведаю, и вы… если что… – она не договорила, но графиня поняла, что имеет ввиду княжна – если с Митей что-то случится, здесь она все узнает быстрее, потому что сообщат родителям. Обе как-то вдруг притихли и замолчали, думая о том, что может случиться, и, надеясь, что этого не произойдет.

– Лика, голубушка, довольно о дурном, спой лучше что-нибудь, у тебя очень хорошо получается, – решила графиня отвлечь их обеих от грустных мыслей. – Что вы с Митей пели или иное что…

– Я попробую, – Лика позвонила в колокольчик и попросила прибежавшего Степку принести гитару, потом долго настраивала инструмент, и после некоторое время сидела, задумчиво перебирая струны и склонив голову к колкам, – я спою, папенькино любимое. Дмитрий Сергеевич тоже как-то пел этот романс.

Я вас люблю так, как любить вас должно; 1 1 Романс. Слова Дениса Давыдова. Музыка С. Акутина.

Наперекор судьбы и сплетней городских,

Наперекор, быть может, вас самих,

Томящих жизнь мою жестоко и безбожно.

Запела княжна, глядя куда-то поверх головы Аполлинарии Павловны в темень за окном. Бог весть, что она там видела, или о чем вспоминала, но пела Лика столь проникновенно, что на глазах у графини выступили слезы.

Я вас люблю без страха, опасенья

Ни неба, ни земли, ни Пензы, ни Москвы, –

Я вас могла б любить глухим, лишенным зренья…

Я вас люблю затем, что это – вы!