Лёля Фольшина - Пятое время года. Книга 2

– О, еще один, – не удержался от восклицания Митя: чуть ближе к выходу на внешний рейд на отмели стоял с сильным креном крейсер «Паллада».

– И сухих доков нет, – откликнулся стоявший рядом мичман Бурачек, – надолго ремонт затянется.

– Вон с флагмана семафорят: «Джигиту» подойти к «Палладе» для оказания помощи», – разобрал Чернышев сигнал с «Петропавловска», – значит, повреждение сильное.

– Утром станет ясно, – пожал плечами Степан Павлович, – а мы быстрее пошли, видать, раскочегарились.

Четыре японских миноносца были видны в лучах боевого освещения эскадры, и «Новик» постарался выдать полный ход в двадцать пять узлов, старясь догнать противника, но более быстроходные японцы вскоре скрылись в темноте, и крейсер, завершив патрулирование, вернулся к эскадре за приказаниями.

– Смотрите, Дмитрий Сергеевич, три ракеты на Золотой Горе, – Бурачек протянул Чернышеву бинокль. – Россия официально вступила в войну.

– А мы тут с вами, Степан Павлович, полночи в игрушки игрались, – не удержался Митя.

– Дипломатия – вещь тонкая, вы еще молоды, мой друг, идемте отдыхать, пока можно. Думаю, часа четыре у нас есть… – кивнул молодому человеку Степан Павлович и, осторожно ступая по скользкой палубе, пошел в каюту.

Митя спустился в каюту и моментально провалился в сон, едва голова коснулась подушки, но мичман Бурачек был не прав, четырех часов отдохнуть не получилось.

– Проснитесь, Ваше благородие, к капитану треба, – Митя с трудом открыл глаза и не сразу понял, что от него хочет командирский вестовой.

Капитан 2-го ранга Николай Оттович Эссен – плотный мужчина среднего роста с густыми усами и небольшой складкой меж бровей, придававшей ему суровый, а иногда даже сердитый вид, быстро ходил по своей каюте в весьма приподнятом настроении.

– Положение серьезно, но мы посмотрим и еще как посмотрим! – сказал он, подняв глаза на вошедшего мичмана, не то ему, не то самому себе.

– И еще как посмотрим, Николай Оттович, – неожиданно резко сказал Митя, преисполнившись обиды за ночную ситуацию и за весь русский флот.

«Мальчишка совсем, и сгинет не за понюшку табаку, смелый, горячий, на месте не усидит, уже вон в бой рвется, ровно молодой конь», – подумалось Эссену, но вслух он сказал совершенно иное.

– Вы, мичман в Санкт-Петербурге живете? – капитан остановился рядом с Чернышевым и, взяв его за пуговицу бушлата, посмотрел в глаза.

– В Москве, в столице только сестра замужняя, – мичман весь засветился изнутри при воспоминании о доме, Лике, об их прогулке в Нескучном. Словно солнышко того теплого осеннего дня согрело его сейчас.

– В Москве невеста, поди? – неожиданно ласково улыбнулся Николай Оттович.

– А как вы… – опешил Митя, удивленно глядя на командира.

– Так сияешь, как начищенная рында, – по-доброму засмеялся тот, продолжая смотреть на мичмана.

– Невеста, правда, мы не обручились еще, дед ее хотел, чтобы я чин сначала получил, она сирота, – вздохнул мичман, – а как уезжал я, князь старый умер, и намедни письмо получил, что и княгиня в мир иной отошла. Гликерия Александровна теперь совсем сирота – дядюшка только холостой и в возрасте и тетка замужняя.

– Дядюшка в чинах? – осведомился капитан фон Эссен.

– Да, Беклемишев, князь, полковник Генерального штаба, – Митя неожиданно стал во фрунт, называя должность Павла Дмитриевича.

– Наслышан, наслышан, – кивнул Николай Оттович, – хорошая семья. Ты вот что, мичман, очертя голову под пули не суйся, – капитан поднял руку, пресекая возражения, готовые сорваться с губ Чернышева. – Молод ты еще, не обстрелян, жалко будет, коль невеста не дождется. Много вас тут таких – недавних выпускников, войны не нюхавших. И на нашем корабле, и на других. Войны, почитай, более четверти века не было, ни у нас, ни в Европе. В мирное время вы жили, воевать обучены только теоретически, потому и прошу, бойтесь. Всяк человек боится, когда пули над головой свистят и снаряды рядом рвутся, и вы бойтесь, но деритесь храбро. Храбрость нужна, а безрассудство вредно. Даст Бог, родные вас дождутся, ступайте.

Митя не успел покинуть капитанскую каюту, как прибежал вахтенный с докладом:

– С моря идет «Боярин» и держит сигнал: «Вижу неприятеля в больших силах».

– Дождались, – капитан Эссен резвым шагом направился к мостику.

В сереющей дымке морозного зимнего дня показывается неприятельский авангард, крейсера «Такасаго», «Касаги», «Читозе», «Иошимо», а затем главные силы: «Миказа», на котором держал флаг адмирал Того, «Асахи», «Хатсузе», «Шикишима», «Фуджи», «Яшима» и броненосные крейсера «Асама» и «Токива», и другие в строе кильватерной колонны.

– Сам Того пожаловал, – не удержался от комментария мичман Бурачек, рассматривая в бинокль японскую эскадру и называя корабли.

Хорошо соблюдая равнение, неприятельские суда производили величественное впечатление.

– Подлецы, как равняются! – воскликнул Николай Оттович. – Ничего, мы еще посмотрим, кто кого.

Как только приблизились главные силы противник, на мачте Золотой горы, видной отовсюду, взвился сигнал «Эскадра к бою». Тяжелые броненосцы еще только разводили пары и не смогли быстро построиться в кильватерную линию для ведения боя, но крейсера «Баян», «Аскольд» и «Новик» снялись с якоря и вышли в море наперерез.

– Экипаж к бою, – прозвучало с мостика, и тут же разнеслось по кораблю, – всем занять места по боевому расписанию!

С расстояния в двадцать пять кабельтовых японский флагман открыл огонь, в ответ выпустил снаряд «Новик», шедший правофланговым и бывший ближе всех к неприятелю. После этого началась длительная канонада с обеих сторон, в которую вступили с нашей стороны и береговые батареи крепости. Легкий «Новик» был вооружен всего шестью орудиями калибра сто двадцать миллиметров, на один борт могли вести огонь четыре из них, но корабль ловко маневрировал, подходя все ближе к броненосцу «Миказа». С расстояния в восемнадцать кабельтовых «Новик» повернул, отходя назад, потом снова пошел на сближение с неприятелем. Так, петляя, он старался уйти от вражеских снарядов, в то же время попытаться нанести японцам максимальный урон.

– Задымил, японец задымил, – раздались радостные крики на борту «Новика», и крейсер снова ринулся вперед.

– Наполнить баркас и моторный катер водой, – слышится приказ, который матросы спешно принялись выполнять. На недоуменный взгляд Чернышева мичман Бурачек, обозвав Митю салагой, объяснил, что это – защита от осколков. «Вот о чем говорил командир, – мелькнуло в мозгу графа, – необстрелянные, необученные таким хитростям, как эта. Ничего, научусь». Скинув в каюте шинель, он носился по палубе в одном парусиновом кителе и не чувствовал холода.