Витольд Недозор - Дочь Великой Степи. Танец клинков

– Ты ошибся! – неожиданно даже для себя звонко выкрикнула она. – Ты ошибся, римлянин! Я не Фульга… Я – Варка !

Острый конец палки ударил разбойника в шею, дробя хрящи гортани, и его дыхание пресеклось. Личиска сноровисто обыскала трупы, забрав лишь пригоршню ассов и не польстившись на кинжалы.

– Пойдем… – скомандовала она. – Пойдем, Фульга, – да побыстрее!

И они торопливо зашагали прочь. Город уже укутывала пелена ночи, а небо озарилось тысячами огоньков, россыпью вечных звезд на столь же вечном черном полотне.

Гипсикратия взирала вокруг с привычным спокойствием. Давно знакомый ей Большой цирк, лежавший между Палатинским и Авентинским холмами, цирк, построенный еще царем Тарквинием Древним, был заполнен народом до отказа.

Жители узких кривых улиц Эсквилина и Субуры, тех, на которых днем нищие трактирщики запросто потчуют еще более нищих посетителей собачьим мясом под видом телятины, а после захода солнца разбойника там встретишь куда чаще, чем кого-либо еще. Важные богатые обитатели Коллина, Палатия и Табернальской улицы. Гости из-за Померия – священной границы Рима. Квириты и перегрины, пролетарии и нобили, отпущенники… рабы, которым добрые хозяева разрешили повеселиться… старики и подростки, только что снявшие буллу… патрицианки, всадницы, шлюхи-«волчицы», мимы и шуты, танцовщицы… Довольные лица, веселые взгляды, смех и грубоватые шутливые песни – все признаки того, что народ доволен жизнью.

Жители Города предвкушали излюбленное зрелище: кровопролитие. Преторские игры обещали радость для глаз и угощение – чего еще желать?

Взгляд скифянки, скользнув по белому песку и пестрой толпе, невольно остановился на расположившихся по левую руку «Воротах смерти». В эту зловещую дверь служители цирка уволакивали убитых или умирающих гладиаторов.

Прямо напротив нее возвышался оппидум – арочное здание с множеством ворот. За ними были конюшни, зверинцы, казармы для отдыха гладиаторов и кулачных бойцов – да много чего там было, вплоть до запасов дешевого вина для бойцов и укромных мест, куда добрые ланисты разрешали подопечным приводить подружек… От оппидума спускались ряды скамеек для зрителей. Ряды сидений оканчивались в портике, под арками, где были места для знатных женщин и весталок.

Не близко и не далеко, а в самый раз для тех, кто пришел сюда с иными целями, нежели зрители, сидела и Гипсикратия – в компании собратьев по ремеслу. Несколько рудиариев и вольноотпущенников из «презренного» гладиаторского сословия, человек тридцать тиронов из разных школ – этот молодняк, как и ее совсем недавно, привели, чтобы приучить к зрелищу сражений и смерти: это начинающему гладиатору ох как необходимо, если он хочет прожить подольше. Были тут и девушки, правда, не из ее десятка, а подчиненные Мирты. Совсем не похожим на них подружкам гладиаторов тоже нашлось место – Гипсикратия обратила внимание на одну девушку, совсем молоденькую, но, по всему видно, римлянку из хорошей семьи: та, ничуть не смущаясь, открыто сидела рядом с высоким черноволосым бестиарием.

Кроме того, в этой части трибун было трое-четверо провинциальных ланист, гостивших у Руфуса, торговец зверями Гастрамет и, конечно, сам Руфус. Однако глаза Гипсикратии отчего-то невольно задержались на высоком седом мужчине с атлетической фигурой солдата – Марке Тибулле. Он, все знали, в свое время тоже был ланистой, но уже лет пять как закрыл свой лудус, заявив, что хочет сполна насладиться накопленным богатством и спокойной жизнью. Однако Тибулла по сей день нередко можно было увидеть в обществе гладиаторов, причем он не гнушался самыми дешевыми кабачками Эсквилина и Субуры, где обычно собирались рядовые бойцы. Похоже, дело было не только в старых привычках: ходили упорные слухи, что к Тибуллу обращались те, кто нуждался в острых мечах и отчаянных сорвиголовах: он вербовал телохранителей, а то и убийц для службы самым знатным фамилиям. В недавние времена римской смуты он немало заработал на этом и, похоже, продолжал свое дело и сейчас.

Слева сидел римлянин совсем другого сорта. Камерий Афраний Руф – невысокий, тощий, бледный патриций лет тридцати, завитой и надушенный, как греческий эфеб. Он тоже частенько отирался среди гладиаторов и тавромахов. Что влекло этого утонченного пресыщенного аристократа, проматывающего наследство, к грубым могучим головорезам, пахнущим чесноком и по́том?

Впрочем, по нему взгляд Гипсикратии лишь скользнул, не задерживаясь. Такие люди ее интересовали мало.

Начало вечерних игр не предвещало ничего особенного. Сперва огромного кабана-секача выставили против пяти матерых волков. На вид они были даже крупнее, чем те, что Гипсикратия видела в родной степи – а тамошние волки, она знала, были больше тех, которых отлавливали в италийских горах. Рваные уши и шрамы, видневшиеся кое-где сквозь шерсть, свидетельствовали о том, что этих волков уже выставляли на игры – и они, как и подобает опытным воинам, не спешили набрасываться на огромного и сильного врага.

Вепрь стоял, пригнув мощное рыло к земле, выставив загнутые клыки в пол-локтя каждый; его красные глаза горели яростным огнем, лохматые уши подергивались. Волки, опасаясь заходить спереди, кусали противника за ноги и бока и сразу же отскакивали, надеясь, что он допустит ошибку. Так продолжалось уже довольно долго, и дело никак не продвигалось.

Вдруг секач подцепил одного из волков клыками и подбросил вверх, словно это была сшитая из тряпья игрушка, а не сильный хищник. Раненый волк отполз в сторону, пятная песок кровью и жалобно поскуливая от боли – а может, от предчувствия смерти, ибо тяжело раненных зверей, больше не пригодных для боя, добивали так же, как гладиаторов.

Четверо оставшихся волков как по команде поджали хвосты и отбежали подальше. Секач, лишь самую малость искусанный, неспешно потрусил к воротам.

– Скверно продуманное представление, – буркнул сидевший через скамью бестиарий, покосившись на звероторговца: не слышит ли он? Нет, тот беседовал с одним из ланист. – Я бы устроил лучше…

– Они просто струсили! – изрекла юная римлянка, пододвигаясь к своему возлюбленному так близко, что оставалось только забраться к нему на колени.

– Верно, Валерия, волки вообще трусливы. Однажды мне довелось за два дня убить пятерых – при этом из оружия у меня были только палка и нож…

– Это на каких играх, милый? – восторженно пискнула девушка.

– Не на играх – еще дома… – помрачнел гладиатор.

Между тем на арене внезапно все изменилось. Трудно сказать, чего ожидал кабан, но и он, и зрители увидели нечто неожиданное: из ворот на арену выбежало около десятка омерзительных созданий. Уродливые тела, кособокие и неуклюжие, короткая жесткая грива на шее и плечах… Но для арены имело значение другое: тяжелый череп, мощные челюсти, набор острых клинков в пасти.