Витольд Недозор - Дочь Великой Степи. Танец клинков

Таких зверей Гипсикратии видеть еще не приходилось.

– Гиены! – бросил бестиарий. – Вот это и вправду твари. Съедят они свинку!

Кабан, уразумев, что находится в безвыходном положении, остановился и свирепо щелкнул клыками.

– Отобьется! – небрежно бросил Тибулл, прихлебывая из фляги.

– Нет, уважаемый Марк, это особые звери, – почтительно произнес бестиарий: здесь, в «гладиаторском уголке», рангов как бы не существовало, но, конечно, лишь до определенного предела. – Они сражаются не так, как обычные хищники.

– Говорят, они не только терзают падаль и хохочут, как демоны, но вдобавок умеют менять пол, без причины становясь то самками, то самцами, – неожиданно изрек Афраний Руф. Все в недоумении посмотрели на него. – Впрочем, даже этот гнусный зверь может быть полезен – из него изготовляют множество лечебных снадобий…

Звероторговец Гастрамет отвернулся, чтобы скрыть от патриция усмешку.

– О Юпитер! – воскликнул кто-то. – О Венера-прародительница!

Возглас был заглушен громоподобным рыком.

– Никогда такого не видел! – Патриций Руф был слишком потрясен, чтобы и дальше изображать из себя всезнайку. – И где только его поймали?

Из ворот на противоположной стороне арены выходил чудовищный зверь. Он был чем-то похож на льва, огромного, безгривого, с размытыми полосами на теле.

– Это создание поймать не удастся – потому что такие, как оно, нигде не живут, – веско произнес Гастрамет. – Но так уж случилось, что в моем зверинце лев взобрался на привезенную из Колхиды тигрицу – это такие полосатые кошки вроде азиатских львов, и она дала приплод: двух котят. Самочку и вот этого самца. В свои шесть лет он крупнее, чем оба его родителя, взятые вместе, – и, если уцелеет после этих игр, на что я искренне рассчитываю, то еще подрастет…

– Это и есть подарок Риму, о котором ты говорил вчера? – осведомился Руфус.

Звероторговец, наслаждаясь всеобщим вниманием, с достоинством кивнул.

Оставшиеся волки вдруг жалобно завыли, словно прося выпустить их со смертной арены. Цирк разразился шквалом насмешек – а Гипсикратия посочувствовала зверям…

С этого момента она не следила за тем, что творилось внизу, лишь иногда устремляла взгляд на сражающихся друг с другом четвероногих гладиаторов – в тех случаях, когда угадывала, что доминус Руфус может заметить ее отстраненность, чего, конечно, нельзя было допустить. Вот весь цирк невольно ахнул: полосатый исполин одним прыжком оседлал кабана, и тот под его весом осел на песок. Вот тигролев терзает свою добычу, не обращая внимания на гиен. Вот ему все же приходится обратить на них внимание, потому что гнусные твари подступают все ближе и, стараясь отвлечь исполина от трапезы, делают выпады, пытаясь укусить его за ноги. Было видно, как от малейшей угрозы полосатого хищника гиены бросаются в разные стороны, но тут же подступают снова: их дюжина – а он один… Один против всех…

– Прекрасный зверь. Хорошо бы таких разводить… – задумчиво произнес Руфус.

– Не выйдет, – покачал головой звероторговец. – Мало того, что они редко появляются на свет – сколько помню, это лишь второй случай во всех известных мне зверинцах за все время, – так еще и, подобно мулам, не могут давать потомство…

– Как занятно устроили боги!

Гиены, отвратительно вереща, все чаще и чаще кидались на тигрольва. В конце концов он не выдержал и бросился на стаю, та мгновенно разбежалась – но тут же, как вода, стеклась к кабаньей туше, от которой тигрольву пришлось удалиться.

– Ты только посмотри: сцепиться с ним они так и не решились, а вот добычу его забрали – причем даже не вступив в бой!

– Ты подумал о том же, о чем и я, почтенный Марк?

– Что, мол, вот и у людей так бывает? Трудно не подумать об этом, почтенный Руфус…

– Мне доводилось читать, – вновь вступил в беседу Афраний Руф, – что в Африке подобных помесей немало, ибо львицы весьма похотливы… Да и вообще там на свет появляется много странных тварей, ведь солнце разжигает кровь и самцы покрывают всех самок без разбора.

– Что ж, поистине странные твари порой рождаются на свет, когда солнце горячит кровь… – с непонятным выражением произнес Марк Тибулл.

Гипсикратия заметила, как Руфус предостерегающе коснулся его руки – но подсматривать за тайнами своего доминуса, в чем бы они ни заключались, ей совершенно точно не следовало. Так что женщина вновь перевела взгляд на арену.

Служители уже сноровисто выманивали тигрольва в те же ворота, откуда он вышел, а хищников помельче (скифянка с облегчением заметила, что среди уцелевших были и два волка) гнали в противоположные. Зрители достаточно насладились звериной травлей; сейчас с арены уберут ее следы – и настанет время человеческих сражений…

Звук трубы подал сигнал к началу битвы. Под гул рукоплесканий и возгласов на арену вышли двадцать гопломахов и двадцать фракийцев. Толпа забурлила – гопломахи были в зеленой одежде, фракийцы – в белой.

– Ох и подерутся «белые» с «зелеными» сегодня после игр, погромят харчевни! – услышала Гипсикратия смешок одного из провинциальных ланист.

– Что ж, не только «красным» дозволено драться с «зелеными», – рассудительно заметил его сосед.

Ее, впрочем, это не заинтересовало. Сейчас скифянка думала о другом, причем уже не как Гипсикратия, а как локвеария Фульга. Слухи о грядущих сражениях расходятся среди гладиаторов загодя, как их ни скрывай, – и вот стало известно, что сегодня на арену, среди прочих, выйдет скиф Атей, ее знакомый и соплеменник. Но ведь он обучен биться в иной манере, его не должны включить ни в ту, ни в другую команду!

Обычно гладиаторы дрались попарно, но случалось и так, что устраивались групповые бои. Например, не далее как на прошлых играх десять ретиариев выступали против такого же числа мирмиллонов.

Схватка отрядов – самый скверный вид боя, какой только может ждать гладиатора. Если в бою один на один все зависит от тебя и твоей удачи, то в групповом сражении твое умение и сила решают не так уж много. Ибо если рядом с тобой окажутся слабые или неопытные (а это определяет жребий), то твой противник сперва разделается с ними, а потом задавит числом оставшихся.

Так три месяца назад погиб непобедимый Верус, в свои двадцать два года выигравший тридцать один бой. Новички, хоть и были среди них обученные им самим, – подвели, а плебс, разочарованный в кумире, потребовал добить бывшего любимца.

Разговоры и шум прекратились. Все взоры устремились на сражающихся.

Не прошло и пары сотен ударов сердца, как по арене уже текла кровь: четыре умирающих гладиатора бились в агонии под ногами бойцов, топтавших их тела. Сперва грохот сшибающихся щитов и лязг мечей резко звучал среди глубокой тишины, воцарившейся в цирке, но вскоре этот звук был заглушен гулом трибун, в котором негодующие или восторженные вопли сливались с жаркими аплодисментами. Гипсикратия знала, что сейчас по рядам шныряют неприметные люди, принимая ставки – от кого на пару сестерциев, а от кого и на пару талантов, в зависимости от азарта и содержимого кошелей.