Витольд Недозор - Дочь Великой Степи. Танец клинков

Ошипованное навершие с ужасающей силой ударило гладиатора в середину груди. Защитный нагрудник смягчил попадание, но Голубь с хриплым воплем повалился навзничь.

Минотавр ринулся к поверженному врагу. Тот, ошеломленный тяжестью удара, не сумел ни вскочить, ни откатиться в сторону. Исполин поднял с песка свою палицу и обрушил ее на колено распростертого Голубя. Хруст дробящейся кости был заглушен диким криком боли.

Цирк, за мгновение до этого притихший, словно взорвался.

«Геракл» стонал и корчился на песке, сжимая руками размозженную ногу. Вот быкоголовый снова взмахнул палицей и, выполняя работу не воина, а палача, раздробил стонущему второе колено. Нумидиец, обезумев от боли, извивался, как раздавленный червяк, рот его широко открылся в немом вопле – горло несчастного сдавил удушающий спазм.

– Я иду! – выкрикнул Урс, забыв об осторожности.

Видимо, они с погибающим были друзьями. Урс шагнул было вперед, но Скиф придержал его за плечо – и вовремя: шипастое навершие вхолостую прорезало воздух.

Увидев, что двое оставшихся противников не бросились в опрометчивую атаку, гигант одним движением превратил голову Голубя в кровавое месиво. И добился своего – может быть, даже с избытком: взбешенный Урс, действительно забыв об осторожности и горя лишь желанием отомстить за друга, атаковал Минотавра с такой яростью, что заставил-таки его отступить. В руке «Одиссея» словно оказалась дюжина мечей одновременно; от щита быкоголового полетели щепки, бронзовая окантовка повисла разрубленными лентами…

Это не могло продолжаться долго: едва град ударов Урса ослабел, Минотавр нанес лишь один, но, как прежде, ужасающей силы. «Одиссей» встретил его обеими руками – и тут же был обезоружен: щит треснул и развалился пополам, острия палицы разорвали стеганую кожу правого наруча. Рука мирмиллона повисла плетью, меч выпал из онемевших пальцев.

Отступив еще на шаг, Урс споткнулся о тело Геракла и упал. Смерти ему было уже никак не избежать, однако «Тезей» в подкате вдруг оказался прямо под ногами быкоголового. Удар палицы пришелся по его ляжке, но Минотавр опоздал на долю мига – меч одним быстрым движением рванулся вверх, вонзился великану в пах и вошел по самую рукоять, вспарывая кишки. Тем же движением Скиф быстро откатился обратно, оставив оружие в теле врага, – но тоже опоздал: дубина с маху обрушилась на его голову.

Это был последний удар. С мучительным хриплым стоном Минотавр осел на песок, нелепо раскинул руки – и, коротко дернувшись, окончательно повалился в темную лужу собственной крови.

Сердце Гипсикратии сжалось, когда она увидела, что Скиф, распростертый рядом с противником, тоже остается неподвижен. Отчего-то теперь еще сильнее, чем в начале схватки, она была уверена: это Атей.

Не вернуться тебе, сын ардара, в родные степи. Не узнают о твоей судьбе родные по крови…

Единственный уцелевший боец, Урс, с запозданием осознал: он и есть победитель. Шатаясь, гладиатор подошел к мертвому противнику, поставил ногу ему на голову, скрытую бычьей личиной… Потом, с натугой согнувшись и едва двигая ушибленными руками, стащил с мертвеца рогатый шлем. Высоко поднял его над собой.

Тело Минотавра при этом шевельнулось, словно живое, – и Гипсикратии вдруг показалось, что мертвый гигант сейчас вскочит и свернет «Одиссею» шею, как куренку.

Цирк неистовствовал, криком и рукоплесканиями приветствуя нового кумира – и всем было наплевать, что смертельный удар нанес не он. Девушки бросали на песок цветы и платки. Море лиц и глаз, десятки тысяч вскинутых рук…

Толпа. Огромный, кровожадный зверь, самый ненасытный из всех. Мужчины, женщины, дети – племя гордых победителей-римлян, ногами попирающее остальной мир. И они, эти гордые победители, с восторгом будут произносить имя победителя сегодняшних игр. Не имя даже – кличку раба. Где справедливость?

Впрочем, она все же есть. Урс ведь выиграл бой не с Минотавром, а со смертью. Скиф же его проиграл. Могло сложиться и по-другому – и тогда победоносный Скиф-гипербореец (Атей!) был бы сейчас кумиром этого стада, а Урса, как и Голубя с «Ясоном», волокли бы в полумрак коридоров под трибунами…

Служители принялись растаскивать убитых в разные стороны. Зрители вставали с мест, все еще яростно жестикулируя и обсуждая недавнюю битву. Они потянулись к выходу – и Гипсикратия тоже.

У нее было еще одно дело – благо господин дал ей целый день отдыха. День, который закончится лишь завтра утром…

Пройдя темными переходами цирка, Гипсикратия спустилась в сполиарий.

– Ты кто? – произнес мортус, стягивавший опоясание с одного из сегодняшних мертвецов. Он явно прикидывал, можно ли выручить за эту почти не испачканную кровью тряпку хоть пару ассов, и это интересовало его куда больше, чем непрошеная посетительница. – Тебе вроде бы сюда рано – да и не ходят к нам своими ногами…

– Фульга. Локвеария. Лудус Руфуса… – отчеканила женщина.

– Что Руфуса – понятно: только он на этих играх девок выставляет. Так чего тебе, Фульга?

– Я… Мне… – Гипсикратия вдруг растерялась. – Хочу вот купить тело одного гладиатора.

– Живых мужиков мало, что ли? – хихикнул второй мортус.

– Помолчи, Каррузий! – осадил его старший. – Которого?

Он, похоже, не удивился. Впрочем, должно быть, работа приучила его вообще ничему не удивляться.

– Гиперборейца… – Гипсикратия сглотнула. – Представлявшего Тезея.

Сказала – и в тот же миг увидела нагое тело Скифа на груде других тел. Да, она не ошиблась: это был Атей.

– А, все равно… – махнул рукой мортус и, прищурившись, осведомился: – Милый твой, что ли?

Гипсикратия хотела было кивнуть, но вдруг помотала головой, подумав, что за тело любовника с нее потребуют больше, – и сказала правду:

– Этот человек из моего племени. Хочу похоронить его по обычаю.

– Пятьдесят сестерциев, – совсем недолго подумав, произнес мортус. – А если добавишь десяток, то Каррузий (последовал жест в сторону помощника) уложит его на повозку и вывезет, куда укажешь. Мы-то их все больше на Эсквелин сволакиваем… Как раз во вторую стражу повезем.

Эсквелин. Гипсикратия знала – там, у старой полуразвалившейся стены времен Сервия Туллия была обширная свалка, куда вместе с мусором и отбросами Города бросали туши павшего скота – а заодно тела рабов и нищих.

– У меня только сорок монет! – печально сообщила она.

– Ладно – по рукам!

Гипсикратия взирала на то, как рабы выставляют яства на стол.

«Весь наш лудус можно было бы накормить… Ну – или половину…»

Эту мысль она додумала через силу, да и вообще размышления сейчас давались ей с трудом. Пир длился уже полчаса, и Гипсикратия всерьез опасалась, что к его концу объестся до полусмерти.