Витольд Недозор - Дочь Великой Степи. Танец клинков

– Разве ты был поваром? – вырвалось у Гипсикратии. – До того как…

– Я полгода охранял дом Кальпурния Филона – он был любитель всяких блюд и собирал рецепты. Если позволят боги, получу свободу и открою харчевню!

– Боги позволят, – твердо пообещала Гипсикратия.

– Да уж куда им деваться! – легкомысленно согласился Галл. – А знаешь, у Кальпурния в доме была специальная комнатка – в ней жили особые римские улитки, съедобные. Перед тем как их зажарить, улиток сажали в горшки со смесью молока, виноградного сусла и ячменной муки. Они все это жрут, пока не становятся такими толстыми, что не могут влезть в раковину. Тогда улитки готовы для жарки – и жарить их обязательно нужно в оливковом масле первого отжима.

Скифянка молча удивилась: зачем есть улиток, если вдоволь мяса и рыбы?

Мимо них все чаще проходили гости – облегчиться. Но отхожее место, которое при возведении особняка кто-то додумался устроить рядом с кухней, было не рассчитано на стольких желающих одновременно. Люди толпились у входа, переминаясь в ожидании и развлекая друг друга разговорами.

(Похоже, не все приемы у претора столь же многолюдны. С другой стороны, не на каждый прием Руфус берет столько бойцов – причем ведь даже неизвестно, запланирован ли тут хотя бы один показательный бой… Впрочем, это их дела, господские, рабам о них рассуждать незачем.)

А пир между тем продолжался. Настал черед жареных гусей, мяса молодого козленка, сыров – доброй дюжины сортов. А ко всему этому – кампанийский виноград в корзинах. Наконец гладиаторам принесли на огромном глиняном блюде недоеденного вепря, украшенного колбасами и ломтиками арбуза, с подливой, приправленной уксусом и перцем.

– Тьфу-у-у! – воскликнул Олаф, с отвращением отталкивая посудину, наполненную фаршированными поросятиной сонями в оливках. – Я на цеп сидел – но и тогта не йел крысса! Фот сфиннья – это хорошо…

И подсел к наполовину обглоданному кабану, примериваясь, с какой стороны к нему подступиться.

– Вот это вепрь – быку не уступит… – поддержал его Галл. – Клянусь Таранисом!

Гипсикратия же пододвинула к себе отвергнутых сонь и с аппетитом начала поглощать их нежное мясцо. Чего уж ей-то брезговать – в детстве, бывало, выкапывавшей по весне сусликов из норок? Зверушка чистенькая, ягодами и орехами питается – никакая это не крыса…

Среди шума голосов, доносившихся до их комнаты, Гипсикратия могла разобрать только обрывки бесед. Разговоры вертелись все больше вокруг долгов и процентов, откупов, налогов и цен на зерно. Ну еще обсуждались шансы того или иного возничего, участвующего в гонках на колесницах, или известного гладиатора в предстоящем поединке на арене. Вот к этим-то речам стоит прислушаться – особенно когда говорит кто-нибудь из компании, в которой оказался их господин.

– Спартак? Из школы Батиата в Капуе? – донеслось до нее. – Знаю, знаю…

– Недурно владеет мечом – не отнять. Но видел я бойцов и получше. Капуанцы толковые головорезы, но им не хватает соображения, они упирают на силу…

– Тут ты прав. Мало кто из бойцов капуанской школы умеет правильно отступать и как должно освоил двойной выпад.

Дальше речь пошла уже не о гладиаторах:

– …И как тебе нравится стол у претора?

– Рыба у него хороша, но в моем доме – лучше! Представь: тушеный целиком тунец с яйцами и грецкими орехами! В глазницах черешни, на плавниках кружевные насадки из теста. А вкус-то! Вкус – божественный! Мой вольноотпущенник Аппий и его жена торгуют рыбой – и не забывают своего патрона… Аппий даже преподнес мне осетра, привезенного живым из Меотийского озера в особом чане, – хотя мог бы продать его за тысячу сестерциев!

– Он мог бы продать его за тысячу двести сестерциев – Сулла как раз дает пир…

– Горе Городу, если раб стоит дешевле рыбы! – вздохнул старик, только что показавшийся из уборной. – Подтверждаю слова Корнелия Непота: до победы Суллы в Риме было только два обеденных ложа, отделанных серебром…

– Положим, досточтимый Корнелий иногда склонен привирать… – покачал белокурой головой еще нестарый гость с рубленым шрамом на щеке. – Но в твоих словах, мой дважды достопочтенный друг Флавий, не усомнится никто. А что важнее – ты прав в главном. Мне тоже не по вкусу современные нравы. В старину никто не кичился своим богатством, а республика была сильна как никогда и была воистину общим делом. Теперь же носят дорогие одежды, едят галльские окорока…

(Туда, откуда только что вышел Флавий, гость со шрамом не спешил. Похоже, нарочно ожидал его тут. Ну да ладно, это опять-таки дела господские.)

– А еще ливийских серн им подавай – как будто свинина, выращенная в поместье, хуже! Жены их обвешаны драгоценностями, словно греческие гетеры… – подхватил старец.

Гипсикратия подумала, что это, не иначе, тот самый Флавий, который словно бы явился из старозаветных времен, когда консулы носили бороды.

– Сенаторы и магистраты думают прежде всего о своей мошне, а не о благе государства. Это добром не кончится, поверь мне, Септимий! Благочестие в упадке, матроны – да что там, и мужи-римляне – носят зимние одежды из кротовых шкурок. Даже страх нарушить божественные установления не удерживает их от того, чтобы облачаться в меха зловещих животных!

«Да что такого в этих кротах? – снова удивилась Гипсикратия. – Чем они прогневали римских богов?»

Хотя, конечно, в холода куда лучше овчинный тулуп, как у нее на родине. Или шуба из лисьего меха…

Тут ход ее мыслей прервали. Новый гость, заглянувший в их кубикул, явно был человеком не случайным: он принялся внимательно изучать компанию гладиаторов.

– Ты ведь Фульга? – Его взгляд остановился на Гипсикратии.

– Истинно так, господин.

Она встала и поклонилась, отдавая свободнорожденному римлянину дань уважения. И вспомнила, что уже видела его прежде. Это Вигеллий Приск – ланиста, которому раньше принадлежал Атей.

– Фульга, Фульга… Это у тебя сейчас в пекулие мой скиф?

Пекулий. Имущество, которое, по милости господина, дозволяется иметь рабам – и приумножать, собирая за себя выкуп. Чаще всего это просто деньги. Но может быть и что-нибудь иное.

Например, если дозволит господин, другой раб. Он ведь тоже имущество!

Быстро же расходятся слухи…

– Да, господин! – ответила Гипсикратия, спохватилась, что надо бы хоть взглядом спросить разрешения доминуса, но Руфус был далеко и слишком увлечен разговором с рослым гостем во всаднической тоге.

Впрочем, пожелай Руфус оставить это в тайне – Приск ничего не узнал бы. Проговориться об этом случае, действительно необычном, мог только ее господин. Впрочем, почему «проговориться»? Открыто поведать в дружеской беседе среди равных, может быть, даже похвастаться…