Витольд Недозор - Дочь Великой Степи. Танец клинков

Он был смугл, но не черен, как эфиоп, хотя в его жилах явно текла африканская кровь, что подтверждали толстые губы и курчавые жесткие волосы. Большой горбатый нос и острая линия скул делали его лицо хищным и жестоким, особенно когда на нем появлялась ухмылка, похожая на оскал. Длинные сильные руки были покрыты цветными татуировками.

– Мое вино и угощения вас не разочаруют, – сказала трактирщица, обращаясь ко всем троим.

– Мы здесь, любезная Бетиция, не ради твоих колбас из старой ослятины и разбавленного вина – которое тебе самой продали уже разбавленным, – с усмешкой произнес бритоголовый. – Мы хотим угоститься другим блюдом – оно называется Клодия. В прошлый раз мне очень понравилось, и я решил привести друзей.

Он внушительно позвенел кожаным мешочком.

«Хороший, видать, был день у фигляров!» – отметила про себя Гипсикратия.

– Что ж, я позову Клодию, – кивнула хозяйка. – Эй, Пассия, негодница, ну-ка живо кликни ее – хватит этой девчонке прохлаждаться! Пусть готовится принять сразу троих.

– Друзья, вы не пожалеете, – сказал Квинт, поворачиваясь к своим спутникам. – Попробовав это… блюдо, я понял: передо мной настоящая богиня любви!

Очень скоро появилась высокая девушка лет семнадцати. Длинные, густые, слегка вьющиеся волосы цвета пепла спускались по ее плечам и ниспадали на спину, достигая лопаток. Взгляд Клодии был мягок и доброжелателен, но в то же время было в нем что-то, с трудом поддающееся описанию… чувственность, томительное ожидание, затаенная похоть? Так же притягательны были и ее алые губы.

Короткая серая эксомида плотно облегала ладную фигурку Клодии, открывая мужским взорам красивые стройные ножки выше колен.

– Это мои друзья. – Ибериец представил ей спутников: – Вот Ливиец, – жест в сторону смуглого, – а вот – Луций Храбрец. Я рассказал им, как ты хороша, и они пришли, чтобы вкусить твоих прелестей, насладиться тобой и подарить удовольствие тебе.

– Я рада принять столь славных мужей, – с милой улыбкой ответила Клодия, вздохнула и, сделав шаг вперед, потянулась всем телом с грацией молодой лани.

У нее были округлые плечи и прекрасной формы груди с уже заострившимися от желания сосками, тонкая талия, крепкие сильные бедра. На щеках девушки появился яркий румянец, а на губах – игривая улыбка.

Оба спутника Квинта без всякого стеснения принялись торопливо шарить руками по телу Клодии, словно проверяя, хорош ли товар.

– Вы чересчур торопитесь! – Бетиция отодвинула Клодию в сторону, будто кувшин вина. – Сперва заплати́те, а потом наслаждайтесь. Десять денариев – и Клодия ваша до вечера.

– Не дороговато? – спросил темнокожий. – В заведениях берут по шесть ассов.

– Кому дорого – может идти в лупанарий и за шесть ассов сношаться там с грязными старухами, – нахмурилась хозяйка. – А тут свеженькая, чистая девочка!

– Ливиец, не обижай хозяйку, – буркнул старший. – Тем более что плачý я…

После того как монеты перекочевали к Бетиции, та смягчилась.

– Бери Клодию и поднимайтесь наверх. А вы пока подождите – я угощу вас вином, – предложила хозяйка Ливийцу и Луцию.

Гости благодарно кивнули.

Парочка направилась к занавеске в глубине помещения. Они отодвинули ее, чтобы пройти, и Гипсикратия увидела деревянную лестницу, ведущую на обычные в римских постройках антресоли. Очень скоро сверху донеслись характерные звуки – деревянная кровать скрипела и стучала о стену.

Шум этот вызывал ухмылки у двух возниц, стол которых стоял рядом с лестницей. Один из них и вовсе прыснул со смеху…

Гипсикратия обернулась к подруге – и вдруг изумилась тому, каким стало лицо Личиски. На нем проступили злое презрение и глубоко спрятанная внутренняя боль – как будто гладиатриса только что услышала о смерти кого-нибудь из близких…

– Пойдем, Фульга – распорядилась она. – Чувствую – этим еще баб захочется. А потом прибегут их дружки – и на нас, чего доброго, глаз положат. Мне в прошлый раз зуб выбили, да и кулаки я ободрала, пока отбивалась…

Гипсикратия кивнула. Расплатившись и взяв за пять ассов небольшой кувшинчик вина, они вышли из харчевни, оглашаемой доносящимися сверху сладострастными стонами.

Вставая, Гипсикратия привычным движением прихватила палку: хорошую, крепкую, из мореного дуба, с вроде бы случайно обломанным, острым навершием. Рабам, особенно гладиаторам, нельзя носить оружие просто так, без приказа хозяина. А палка – она и есть палка: какое это оружие?

– Ты хоть поняла, что это – дочь хозяйки? – осведомилась Личиска.

Гипсикратия, только что отхлебнувшая из протянутого кувшина, замерла.

– Она продает… свою дочь?! – Скифянка недоверчиво уставилась на подругу.

– Само собой, Фульга… Бетиция, когда была помоложе, тоже этим делом промышляла – под рукой своей матери…

Гипсикратия растерянно покрутила головой. Личиска усмехнулась:

– Помнишь, давно, когда тебя только определили в лудус, я говорила тебе, что есть места похуже арены? Ты их увидела. Точно так же мной торговала мать…

– Постой… но как же – ты ведь говорила, что твоя… твоя матушка – хозяйка гостиницы… – Скифянка растерянно помотала головой.

– Да – хозяйка мансиона, чтобы спалил его молнией Юпитер!.. Хочешь знать, Фульга, что это за ремесло? Ну слушай… Человек, заведующий постоялым двором, – он как гладиатор. Аренный боец, ланиста из тех, что помельче нашего Руфуса, содержатель вот такой харчевни или бродячей труппы, все равно, хозяин или артист… Такой человек зовется по закону одинаково – «инфамия».

– Инфамия, – зачем-то повторила Гипсикратия незнакомое слово.

– Да-да, инфамия. То есть «бесчестный», проще говоря… Это значит, что если ты мужчина, то не сможешь поступить в легион: так постановили консулы. Это значит, что твой сын или дочь не найдут себе невесту или жениха из достойной семьи. Это значит, ты не можешь защищать себя в суде и жаловаться на квестора. Это значит, у тебя нет трибы и патрона, которые, случись что, могли бы тебя защитить…

Скифянка молчала, пытаясь осмыслить сказанное.

– Слушай дальше. Моя мать… она называла себя вдовой – хотя думаю, что и я, и сестры родились от таких вот… посетителей… Знаешь, каково мое первое воспоминание? Я была крохой, но помню – матушка поднимается наверх с двумя вот такими же громилами, как эти акробаты… А еще трое или четверо сидят внизу и ждут. Потом меня увела тетка… Тетушка Сульпиция. – Личиска нахмурилась. – Она была гораздо старше матушки и уже не обслуживала проезжих в постели. Тетушка Сульпиция была ко мне добра, и все шло… ну, неплохо – пока ее не избил проезжий опцион, которому не понравилось, как она ухаживает за его мулом… Бил вроде бы не сильно, но тетя проболела полгода и умерла… В груди ей что-то повредил, скотина: она начала кашлять кровью и угасла. Вот такая это жизнь… По дороге едут люди патриция и с ними его вилик, поганый сириец; останавливаются у тебя, едят и пьют, ты режешь для них поросенка… А утром они устраивают скандал и лезут в драку – мол, с их воза пропала амфора вина… И уезжают, не заплатив. Потом проезжает путник на осле, предлагает вместо платы купить животное задешево… На следующее утро являются пастухи, орут, что этого осла у них украли, – и приходится отдавать им осла задаром – потому что приметы вроде бы совпали… После едет десятник с солдатами. Ему положено платить за постой, и деньги-то не его, а казенные, но он расплачивается разве что мешком дрянной соли: больше, мол, дать нечего. Либо бери соль, говорит, либо требуй денег у нашего трибуна – только вот когорта наша стоит аж в Альба-Лонге. Еще хуже, если едет курьер. У него есть подорожная, и его необходимо слушаться, ибо он – посланник сената, а ты – жалкая инфамия. Его нужно кормить и предоставить ему бесплатный ночлег. Но нам-то не дадут без денег даже затхлой соломы! А еще надо заплатить подать, эдилу денег дать – да побольше… Иногда мы неделями ели одну ячменную кашу с прогорклым салом, потому что окорок, пшеничный хлеб и птица – это для путников…