Giovanni Mongiovì - Небосвод Надиры

– Чего же мне тогда остерегаться?

– Вожделения, которое подталкивает к жестокости. Когда желание что-то заиметь превосходит достоинство и все пределы человеческой жалости.

– А женщины? – недоуменно спросил Конрад из присущего его возрасту любопытства, из интереса к таинственному существу, коим видится женщина и каковое до сих пор он познал только в облике няньки.

– Женщины… ничто не запрещает тебе любить их, но берегись глаз женщины, которая тебе не принадлежит!

– Рабель! – позвал чей-то голос среди развалин неподалеку от военного лагеря.

– Рауль, что, уже пора?

После этого вопроса объявился звавший. Рауль Железный Кулак был товарищем по оружию, с другом Рабель никогда не расставался. Они вместе отправились в Италию, и всегда оберегали один другого в битве. Рауль был великаном почти двух метров ростом с могучим голосом и не слишком утонченными манерами. На лице красовалась бородища гуще, чем у большинства нормандцев, волосы темнее, чем у большинства, справа по щеке свисала длинная косичка. Противоречили его темной коже, почти как у жителей Средиземноморья, голубые глаза, фигура северянина и невиданно высокий рост. С ним лучше было не связываться, это знали все, но в то же время он был отменным солдатом, одним из лучших, когда брал в руки боевой топор. И многие спрашивали, что общего у Рауля с благородным душой Рабелем, но, скорее всего, именно милосердный нрав Рабеля был клеем их дружбы. Рабель терпеливо относился к излишествам Рауля как потому, что они вместе выросли, так и потому, что Рауль умел прикрыть его в сражении.

– Нет еще; поговаривают, что завтра на рассвете. Но привезли вино, и все ждут брата Рабеля повеселиться.

«Брат Рабель» – так вся нормандская компания прозвала дворянина де Ружвиля с тех пор, как их дружина в триста человек переплыла пролив. Теперь привезли вино, и ждали, когда подойдут все.

Сколько бы более склонные к мирским радостям арабские странники ни восхваляли сицилийское вино, в домах водилось оно редко. И верно, поскольку приверженцы ислама запрещали выращивать виноград на землях, которыми они управляли, в этих краях можно было увидеть не много лоз. Но уже после прихода Маниака в 1038 году христиане снова стали садить виноград, чтобы возродить массовое виноделие, но гроздей пока наросло недостаточно, и, если появлялось желание выпить на счастье, вино в большом количестве приходилось привозить с материка.

– И возьми с собой Конрада; пора ему тоже погулять как настоящему мужчине!

Рабель взглянул на сына и помотал головой, давая понять, что не согласен с приглашением Рауля.

– А Вильгельм и Дрого?

– Братья Готвиль 32 32 Готвиль (позднее переименована в «Альтавилла») – родовая фамилия нормандской династии, отвоевавшей Сицилию у мусульман, и первых христианских властителей Сицилийского королевства. уже час, как на лавках в харчевне сидят.

Гильома де Готвиля, на языке нормандцев Вильгельма, прозвали Железная Рука, так как по слухам он всего одной рукой и копьем убил самого сильного сарацинского воина, который в первые дни осады Сиракуз порубил великое множество греков и северян. Но все понимали несмотря на то, что в войсках о нем уже заходила легенда, что побасенка эта маловероятна. И все же, среди солдат нормандского контингента под его командованием фамилия семейства приобретала от этого все больший лоск.

– Умнее было бы склониться в молитве и созерцании. Нам понадобится, прежде всего, помощь милосердного Бога. Абдулла все силы Сицилии собрал, да еще из Африки войска приплыли. Полагает, что сумеет снять осаду с города, и сделает все, чтобы отбросить нас туда, откуда мы пришли. Нам надо отбить контратаку прежде, чем подойдет эмир и раздавит нас об эти стены, но боюсь, что на этот раз, чтобы увлечь за собой всю армию, храбрости самых лихих бойцов не хватит.

– Вот пей бы ты побольше да молись поменьше, было бы у тебя больше оптимизма.

Рабель понял, что мало что может сделать, чтобы переубедить Рауля; он обернулся к сыну, лицо его посерьезнело так, что серьезнее некуда:

– Слышал? Завтра на заре выступаем. Знаешь, что надо делать.

И пошел вслед за Раулем к харчевне.

Конрад прекрасно знал, что от него требуется, именно этим он и занимался вот уже два года: надо сложить отцу вещи, привести в порядок доспехи, еще раз пройтись точилом по лезвию меча и подготовить хоругвь с семейным гербом – щит с датским топором и зеленым листком дуба над ним на красном фоне… хоругвь, которую будет нести именно Конрад всю дорогу до места сражения, восседая на коне рядом с отцом.

От всех этих разговоров про женщин и про вино у Конрада засвербело странное желание, которого раньше он не чувствовал – тайна запретного плода всегда провоцирует мальчишек, – поэтому, как только оба ратника ушли с развалин города, он тоже побежал к харчевне, которая на самом деле была навесом, который один крестьянин-христианин обустроил для солдат в надежде поживиться на надобностях служилого люда.

Как мы сказали, шел пятый час, и солнце еще сильно пекло голову Конрада. Он пробирался среди палаток, набитых солдатами изо всех краев, справа и слева бойцы сидели кучками и разговаривали, в каждой кучке на своем наречии… проходил мимо проповедников, которые стояли на земле или на скамеечках и во весь голос читали молитвы, после того как десятками лет молились втихомолку. Они благословляли каждого солдата, который проходил около их скамеечек, благословили и прошедшего мимо мальчика.

Конрад вошел в харчевню и лишь тогда столкнулся лицом к лицу со злым пороком, который властвует над взрослыми. С полными до краев чарками с вином, с игроками в кости за каждым столом и с горсткой проституток, из которых одни сами пошли торговать собой, а других заставили, потому как теперь девчонки-простолюдинки вынуждены были отдаваться завоевателям. Конрад убежал из боязни, что среди мужчин наткнется на отца.

Умар раздраженно захлопнул дверь. Так он окончательно оборвал мольбы бедной девушки из христианской семьи, которая унизилась до того, что целовала ему ноги.

– Нет у меня времени на приставал. Если придет опять, гони ее! – приказал он служанке, которая до этого открыла девушке дверь.

Не обращать внимания на отчаянные рыдания Аполлонии по другую сторону двери было еще легче, чем на ее слова несколькими минутами раньше.

Надира стояла в темном углу в комнате у входа и смотрела на все, что происходило на пороге, но теперь, когда дверь закрыли, заглушив голос и отняв надежду у несчастной девушки за дверью, Надира подошла к брату и гневно произнесла: