Giovanni Mongiovì - Небосвод Надиры

– Моя мать уже давно заждалась воды.

– Скажи хоть, как тебя зовут.

– Надира.

– Надира, я напишу про твои глаза! – прокричал ей вслед незнакомец.

Надира ухватила Фатиму за руку и побежала к дому, уже тогда она была уверена, что Мусаб придет к Умару просить ее руки. Но шли дни, уверенность не подтвердилась, но вот в первых числах октября ей открылось, что вышло из той встречи у колодца, а вышло нечто гораздо более значимое, отчего судьба ее круто изменилась.

Закат полыхал багрянцем и отсвечивался на лице Коррадо, отчего лицо его казалось почти таким же медно-рыжим как волосы. Надира вернулась в дом уже несколько часов назад, отказав ему в помощи, о которой он умолял; с той минуты к столбу больше никто не подходил.

И вот в самый разгар вечерней зарницы Каррадо прокричал в бреду:

– Умар, выходи! Выходи и потягайся со мной!

Но голос у него за спиной у входа во двор взмолился:

– Ради бога, не кричи!

А он:

– Надира, струсила… так вот твоя жалость?

Голос у него за спиной приблизился к столбу. Охранник, которого приставил сборщик налогов, тоже подошел, и вид у него был грозный, он собирался отплатить пленнику за то, что тот оскорбил хозяйку дома.

– Не надо, прошу тебя! Он бредит… не знает, что говорит. Даже меня принял за суженную каида.

Несмотря на мольбы Аполлонии, стражник пригрозил:

– Еще одно слово, и я ему голову оторву!

Аполлония стояла неподалеку от столба, не сводила с брата тревожного взгляда и плакала:

– Я – твоя сестра. Посмотри на меня, Коррадо, посмотри на меня!

Но он судорожно мотал головой и не переставал бормотать что-то неразборчивое.

Тогда Аполлония рванулась к нему и заключила в жалостливые объятия. Коррадо был выше всех в рабаде, а она – одной из самых низкорослых девушек, поэтому головой она уткнулась ему в грудь, оголенную оттого, что туника на нем была разорвана, а покрывало сползло по спине.

– Коррадо… не сдавайся… недолго осталось.

– Сестричка… – прошептал он.

– Наконец-то ты узнал меня!

– Ты давно здесь?

– Я всегда здесь… всегда, брат. Я не ушла бы и после того, как принесла тебе покрывало прошлой ночью, да меня мать позвала домой.

– А они где?

– Отец с матерью боятся сборщика налогов каида и Микеле тоже не отпускают сюда.

– А тебя, сестричка?

– Я-то что, росинка на травинке… кому какое до меня дело?

Коррадо закрыл глаза, лицо его исказилось словно в судороге, потом он произнес:

– Иди домой. Не чувствуешь, как жжет солнце в этот час?

Охранник опять подошел, чтобы девушка не помогала брату:

– Не липни к нему!

Аполлония разжала объятия и ответила:

– Да ты что, не видишь, что он бредит? Уж не сполна ли наказали?

– Об этом с Умаром говори… я-то давно бы уж его развязал да пошел домой в тепло.

Аполлония бросилась со всех ног к двери господского дома. Умару доложили о ней, и когда он вышел из двери, Аполлония упала к его ногам и взмолилась:

– Умоляю тебя, государь… чего пожелаешь, только отвяжи моего брата!

– Я сказал три дня, и забрать слова назад не могу.

– Он не выживет этой ночью; у него жар! Умоляю, государь, привяжи к столбу меня, а его отпусти, а то он умрет.

– Если умрет, значит у него в судьбе так написано, а если не написано, то не умрет… Накрой его еще одним покрывалом, если хочешь. И не унижайся так из-за человека, который твоего унижения не заслуживает.

После чего приказал стоявшим рядом слугам вынести простершейся у его ног девушке поесть, а потом прогнать ее. На этот приказ Аполлония вскочила и гневно ответила так, что весь дом услышал:

– Не надо мне твоей подачки, у меня есть кормилец!

Тогда дверь захлопнули ей в лицо, и возразить Умару она не успела. Ноги у Аполлонии подкосились, тело сползло по двери, и она зарыдала сильнее прежнего.

Позднее, когда муэдзин созвал верующих на вечерний салят 28 28 Салят – каноническая исламская молитва, которую верующие мусульмане должны совершать пять раз в день и которой предшествует азан. , она взглянула на охранника, который готовился склониться в молитве в сторону Мекки и сидел к пленнику спиной, Аполлония воспользовалась моментом и нарушила запрет, не позволявший ей подходить к брату.

– Коррадо, душа моя, жизнь моя… Коррадо!

Но он лишь глухо мычал, не открывая глаз.

Тогда Аполлония заключила его лицо в ладони и проговорила:

– Не забывай кто ты такой, Коррадо, не забывай кто твой отец.

– Алфей… из рабада, – мучительно выдавил он.

– Коррадо, брат, вспомни кто твой отец, – в отчаянии повторила она, не удовольствовавшись ответом.

– Алфей… наш отец, – снова выговорил он, не открывая глаз.

– Вспомни не о том, кто любит тебя как сына, вспомни о том, кто породил тебя. Вспомни истории, которые ты рассказывал мне по вечерам у камина, те, которые рассказывал тебе твой отец… твой родной отец. Помнишь, как ты рассказывал мне про северные земли под снегом и льдом, и что твои родичи умели переносить самую лютую стужу. Вспомни, Коррадо, и может твоя кровь северян согреет тебя, и ты выживешь.

– Нормандская дружина…

– Верно, Коррадо, нормандская дружина… вспоминай!

– Мой отец, Рабель… Рабель де Ружвиль.

– Да, Коррадо, в последний раз ты видел его летом двадцать лет назад; ты мне об этом много раз рассказывал.

– Я видел его у стен Сиракуз… – пробормотал он наконец и потерял сознание, провалившись в горячечный сон.

Когда-то, до прихода римлян, город был «восточными воротами» Сицилии, самым всеславным городом во всем центральном Средиземноморье, родиной тиранов и великого Архимеда, жемчужиной, которую подняли на свет из морских пучин божественные дельфины; вот каким городом были Сиракузы! И верно, город Аретусы был слишком престижной целью, чтобы на него не заглядывались, обязательным этапом для генерала Восточной империи Георгия Маниака, во время своего похода он не мог обойти город стороной.

Завоевание всей Сицилии для Константинополя было делом нелегким, и поэтому, чтобы кампания завершилась успехом, надо было вырвать Сиракузы у сарацин затем, чтобы город стал прочным передовым плацдармом для подхода подкреплений с востока. С другой же стороны, в городе имелись большие запасы провианта, никогда не просыхавшие колодцы, а защищал город стойкий гарнизон, который после первых боев отошел за стены. Зов муэдзина с минарета напоминал осаждавшим город войскам, что взятие Сиракуз предвидится делом долгим и изматывающим.

Георгий Маниак был человеком жестоким и деспотичным и с солдатами и офицерами под своим началом зачастую вел себя зверски… в общем, одно слово – солдафон. Даже облик его говорил об отвратительном характере: он был слеп на один глаз, ростом выше среднего, фигурой нескладен, неприятен на вид. Все в нем внушало страх как в рядах своих солдат, так и среди несчастных сарацинских ополченцев, которые с ним схватились.