Giovanni Mongiovì - Небосвод Надиры

За двадцать лет семейной обыденности, боевой дух в Коррадо утих. Жизнь в любви, в тепле семьи, с любящими родителями, с верным братом и возлюбленной сестрой возместила ему нехватку своих сородичей, коих он потерял среди людей, которых в детстве его научили презирать. За эти годы чувство унижения оттого, что приходится подчиняться сборщику налогов каида, сначала Фуаду, а потом Умару, возместилось любовью Катерины, заменившей мать, которой он никогда не знал.

Коррадо увидел, что Аполлония спит, положив голову ему на грудь. Он хорошо знал, что сделала для него сестра там у столба, хотя в сознание приходил лишь изредка. Он провел рукой ей по волосам и нежно погладил по щеке и по уху.

Аполлония открыла глаза, но Коррадо не мог видеть, что она проснулась. Осторожная нежность – это все, на что она могла рассчитывать от близости с ним: притвориться спящей и наслаждаться лаской его руки. Она улыбнулась и представила, что вот бы этой рукой двигало другое чувство, но могла надеяться лишь на эти крохи нежности.

– Воды бы глотнуть, – вслух подумал Коррадо.

На его просьбу Аполлония притворяться больше не могла и вскочила с табуретки.

– Сейчас принесу воды, – скороговоркой ответила она, Коррадо подумал, что сестра на самом деле не спала.

– Не надо, мать потом принесет. Не уходи.

Взгляд Коррадо остановился на лице Аполлонии: от уголка рта до середины щеки тянулся большой налившийся кровью синяк.

– Тебя кто-то ударил? – спросил он, коснувшись ее щеки.

Аполлония отступила и ответила:

– Да я и не помню совсем.

– Совсем ничего не помнишь?

На самом же деле Аполлония надеялась, что это Коррадо не помнит, что происходило у столба… что он не отдавал себе отчета, когда Идрис принялся избивать ее, чтобы Коррадо кровь не ударила в голову, и чтобы он не решил свести счеты.

– Кто тебя ударил? – еще раз спросил Коррадо, опершись на изголовье.

Аполлония боролась с собой: с одной стороны она желала уберечь Коррадо от его же характера, с другой стороны, врать ему не хотела.

– Со всеми пожарами ночью, уж какая разница кто ударил?

Вдруг Коррадо стал припоминать все, чему он стал свидетелем этой ночью; теперь он все вспомнил ясно.

– Надиру похитили, – выдохнул он, будто только сейчас осознал, что именно произошло.

– Я знаю, Коррадо… знаю… Бедная девчонка! Красота, брат, есть божья кара, а человек человеком и останется. Джаля все видела, дочь вырвали у нее из объятий. Вся деревня только об этом и говорит, мне Микеле все рассказал, даже то, чего я не знала.

– Умар… этот пес Умар! Я своими глазами видел, как он свалился мертвый.

– Умар жив… и его семья тоже. Они успели выбежать из дома до того, как он рухнул. Но двенадцать человек, Коррадо… двенадцать человек… погибли, защищали рабад!

Коррадо охватила скорбь по двенадцати односельчанам, но потом снова поднялась злость на Умара.

– Лучше бы он умер, этот проклятый Умар!

– Тогда лучше я тебе не буду говорить, кто оттащил его подальше от огня, когда он лежал без сознания, а мать из последних сил искала его в доме, в дыму.

– Ты оттащила? – гневно спросил он, ткнув в нее пальцем.

– Нет, мне и тебя-то не под силу было тащить. Это Микеле, когда пришел забрать тебя домой.

– Микеле! – крикнул Коррадо, вот сейчас он спросит с брата.

– Угомонись, будь добр! Людям и без того несладко, у нас дома тоже траур. Я видела, как отец вернулся домой в слезах. У нас весь годовой урожай сгорел, а из тех двенадцати многие были нашими друзьями.

– Микеле! – снова позвал Коррадо.

– Плохо кончится, если будешь ругаться с ним… Не позорь больше нашего отца. Ну пожалуйста, Коррадо! – взмолилась она, взяв его руки в свои.

– Чем я его опозорил?

Тут в комнату вошли Алфей с Микеле, они услышали, как Коррадо зовет брата.

Аполлония отпустила руки Коррадо и мигом поднялась с колен, будто отец с братом могли неправильно истолковать ее жест привязанности к Коррадо, будто догадываются о ее чувстве.

– Никто никогда нас и словом не задевал, Коррадо, а теперь по твоей милости мы стали мразью в глазах всех магометан в рабаде, а главное в глазах семьи Умара, – объяснил Алфей, все лицо у него почернело от дыма.

– Так вот почему Микеле сначала побежал спасать нашего врага, а меня уж после? Чтобы смыть позор, который я нанес этому поганцу? – в ярости спросил Коррадо.

– Именно поэтому… Будем молиться Господу, что благодаря Микеле все станет по-прежнему.

– До того, как я вступился за вас, отец?

– Я тебя не просил.

– Да ведь он унизил вас!

– Это они всем заправляют; чего тут необычного?

– Так вот почему вы даже не удосужились прийти, пока я стоял там?

– Надо было дать понять Умару, что мы к твоей выходке никакого отношения не имеем.

Гнев Коррадо перешел в разочарование.

Аполлония заметила, что он сник, и постаралась ободрить:

– Ну что ты… в конечном счете, наш отец прав. На что ты рассчитывал, когда поднялся на подневольного каиду человека?

Но Коррадо не слушал ее, он сказал:

– Мой отец, мой родной отец, гордился бы мной, гордился бы, даже если бы я умер там на привязи у столба. А вы меня корите!

Теперь спор принял серьезный оборот. Алфей тяжко осерчал за такие слова, а Микеле тихо стоял в сторонке, он знал, что повел себя предательски по отношению к брату, которым всегда восхищался.

В двери появилась Катерина, ее муж шагнул вперед и молвил:

– Ну и где он нынче, твой родной отец? Предпочел, чтобы его прихлопнули, а тебя одного оставил! А за что, Коррадо, за доброе имя? Чтобы не унижаться? Ну правильно, для таких, как твой отец подобных причин есть больше, чем достаточно, чтобы сдохнуть, а сына на произвол судьбы кинуть. Да только твой родной отец не поэтому не смог вырастить тебя… твой отец из-за денег окочурился!

Коррадо вскочил с кровати, но увидел, что стоит нагишом, и прикрылся как мог покрывалом, под которым лежал до этого; Аполлония тем временем вмиг отвернулась.

– Он был солдатом! – прокричал в ответ Коррадо.

– А я крестьянин… мне хозяину угодить надо!

Коррадо сделал шаг к Алфею и ответил:

– Вот почему вы двести лет нехристям зады лижете. Сдается мне, что привкус грязи на зубах вам нравится. Вот почему мои сородичи овладели противоположным берегом пролива, а вы тут позволяете, чтобы вас по щекам хлестали за то, что налог не заплатили. Рауль всегда говорил: «Проклятые греки!».

И Коррадо выбежал из дома.

Чувствовал он себя противно, прежде всего за только что сказанные слова. Человек, которого он так оскорбил, в один благословенный день приютил его у себя в доме и вырастил наравне с кровными детьми, а теперь Коррадо повел себя неблагодарно, принизил его, сравнив с родным отцом, без которого он остался в девять лет. С другой стороны, чего он добивается от семьи, которая и могла-то выжить, только повинуясь хозяину? Коррадо родился с горделивой душой, это правда, но она никак не сочеталась с кротким нравом Алфея. В какой-то момент, когда он сидел под смоковницей позади дома, все еще завернувшись в покрывало, он пришел к заключению, что это он лишний в этой семье, что из-за своего характера причинит только напасти людям, которых любит больше всего на свете. Холодало, а он еще не совсем поправился, но в этот момент ему пришло в голову решение уйти. Сердце у него в груди забилось часто и сильно, он задышал всей грудью. Последние двадцать лет словно улетучились; и в двадцать девять лет Коррадо ощутил себя девятилетним, как будто он никогда не жил в рабаде.