Giovanni Mongiovì - Небосвод Надиры

Из дома в слезах вышла Аполлония, а он все так и сидел, погрузившись в свои думы.

– Ты еще не поправился… вернись в дом, ну пожалуйста, – попросила она его.

Но Коррадо довольно улыбнулся, вспомнив о решении, поспешно принятом несколько минут назад.

– Я рад, что Микеле спас Умару жизнь, – ответил он, немало удивив Аполлонию.

– Какое это имеет отношение?

– Имеет, потому что мне пришло время поступать так, как принято у моих сородичей. Потребую ответа от Умара за то, что он мне сделал, и отплачу Идрису за то, что он сделал тебе. Не думай, я все видел этой ночью!

– Тебя убьют!

– Ну и пусть, потому что это не жизнь… это ползание на брюхе!

– Подумай, мы не так уж плохо живем… Пока Умар не ударил нашего отца, никогда ничего худого нам не делали!

– Раз Умар вдруг изменился, значит и я изменился.

– А если на нас отыграются?

– Микеле с отцом сумеют оправдаться, отрекутся от меня также, как отреклись в эти дни.

Аполлония бросилась ему в ноги, обняла.

– Я не дам, даже если придется рассказать все отцу.

– Ты не расскажешь, сестра, ты от меня ни разу не отвернулась.

Аполлония подняла глаза и пристально посмотрела на него… Он ласково провел пальцем ей по щеке.

– Месть ведет человека к гибели. Ты сам рассказывал, что двадцать лет назад христиане проиграли войну из-за мести того предводителя…

– Лангобарда Ардуина… но это не из-за его мести христианская армия вынуждена была отступить за море; это потому, что его генерал решил всенародно унизить его… также, как Умар унизил меня.

Прошло несколько дней, может неделя, может больше, все это время Конрад не переставал ходить в церковь на холме. Спал там, ел, молился и понемногу стал перебрасываться парой слов с приходившими туда на молитву людьми, а больше всего с греческими монахами, которые говорили на языке ойль, но и с некоторыми слугами и солдатами, охранявшими лагерь. Конрад провел в пещере так много часов, что в краткие моменты, когда он выходил из нее, яркий солнечный свет слепил ему глаза до боли. Он выучил все лики, написанные на иконах, запомнил имена всех святых, особенно ему нравился лик святого Андрея, открывшего уста в молитве и выводящего дланью знак триединства; именно этот святой высился над отцовской могилой.

Рауль со товарищи днями напролет носился по полям, теперь они возвращались из погони и въезжали в лагерь с основными силами войска. Шли ранние послеполуденные часы, Конрад услышал, как в долине шумно и весело кричали, он мог поклясться, что среди палаток что-то празднуют.

Вскоре его опекун поднялся на холм:

– Выходи, сынок!

Конрад вышел, но остался стоять у расщелины.

– Вся армия возвращается.

– Это вы будете праздновать победу… а я в трауре по моему отцу.

– Многие солдаты потеряли в битве какого-нибудь родича, кто брата, а кто даже отца… Несколько дней назад они тоже хоронили своих усопших, и не в таком прекрасном мавзолее как этот, а прямо на поле. Но теперь надо веселиться нашим победам… они погибли и за это тоже.

– Не хочу уходить от отца, – возразил Конрад. – Вдруг какой-нибудь неверный осквернит его могилу? – привел он еще один довод.

– Милосердный Бог накажет его, но убить твоего отца дважды невозможно. Сегодня будем праздновать вместе, а после положим в карман жалованье и вернемся в Сиракузы подсобить нашим, которые остались там, и возьмем город. Большая у нас добыча в эти дни… Одному Богу ведомо, сколько деревень мы разграбили, когда гнались за врагами и обратно! Каждый получит свою долю, а тебе причитается доля твоего отца.

– Я ее не заработал.

– А что ты заработал из того, что отец даровал тебе? Слушай, парень, твои капризы начинают действовать мне на нервы! Мне сегодня даже не верилось, что ты тут больше недели просидел. Но я тебе не отец, и если не сумею выполнить обещание, которое дал ему, то уж лучше голову тебе оторву двумя пальцами, чем позволю путаться зазря у меня под ногами!

– Чего вам от меня надо? – спросил тогда Конрад, подняв голос.

– Чтобы ты вдолбил себе в башку, что твой отец умер, и прекратил хныкать. И знай, я был другом Рабеля, а не твоим, так что я с тобой цацкаться не стану, а вот подвешу на хоругви и все, если не будешь меня слушаться.

– Возьмите долю моего отца себе, и отстаньте от меня.

Сказав это, Конрад повернулся и шагнул обратно в пещеру, но Рауль ухватил его за шею и приподнял метра на два от земли. Пальчища Рауля почти сомкнулись не шее мальчика, сжимая так, что глаза у Конрада вот-вот выскочат из глазниц.

– Меня прозвали Раулем Железный Кулак, и думаешь я позволю тебе, сопляку, оскорблять меня? Мне ничего не стоит раздробить тебе башку прямо тут о камни! – заорал он, словно бес в аду.

И разжал кулак, мальчик неуклюже упал на землю.

– Если кто-то увидит, что ты меня ни во что не ставишь, это подорвет мою репутацию. Я убивал людей и за гораздо меньшие проступки! Благодари отца и мое доброе имя, если я не задушил тебя сегодня. А теперь поднимайся и ступай за мной в лагерь!

Конраду это ранило больше не тело, а душу, он старался не смотреть Раулю в глаза, все еще сидел, сжавшись в комочек, на сухой траве. Даже отец никогда не одергивал его так грубо.

Затем увидел, как огромная ладонь Рауля приблизилась ему к лицу; он зажмурил глаза, подумав, что сейчас его в самом деле задушат.

– Вставай и пойдем со мной. Покажу тебе, как жил твой отец, познакомлю с его друзьями, напою тем, что пил он, и свожу к женщинам, которые ему больше нравились, – позвал Рауль, подавая руку, тон его голоса смягчился.

Конрад взял опекуна за руку, поднялся на ноги, вытер слезы, которые текли у него по веснушкам, и постарался улыбнуться.

– Ну вот, так и надо! – похвалил его великан, повернулся спиной и зашагал вниз с холма.

– Рауль! – окликнул его Конрад.

– Чего еще? – с нетерпением ответил тот.

– Хочу, чтобы вы взяли меня с собой в следующую битву.

Рауль расхохотался; он был доволен, что его метод воспитания пошел мальцу на пользу, но смачно расхохотался.

– Чего-чего тебе, сопляк?

– Вы собирались научить меня жить, как мой отец… ну вот и возьмите меня тоже в бой. Отец учил меня драться на мечах, едва я ходить начал. Я умею!

– Сначала покажешь сноровку, как только выдастся случай. А что до войны… так вот, сынок, сперва надо подготовить сердце… надо научиться ненавидеть!

– Я уже умею ненавидеть! Дайте мне магометанина, и увидите, как я искрошу его на кусочки.

– Этого мало, у тебя мало силенок.

– Дайте мне ваш топор, и я это оливковое дерево в три взмаха срублю.

– Ты мой топор и поднять-то не сможешь! Пойдешь со мной в битву, но не сейчас. В регулярные войска Константинополя берут мужчин, которым исполнилось, по крайней мере, восемнадцать лет. У нас, конечно, не ждут совершеннолетия, мы не такие хлюпики, но пускай у тебя хоть щетинки на подбородке проклюнутся, потом и пойдешь.