Ольга Смирнова - Самолёт Москва – Белград

Она вспомнила давний телефонный разговор с Гораном, сын тогда только-только окончил гимназию, кстати, с отличием, как они и надеялись.

– Ну всё, Поля, дожили мы до светлых дней, поздравляю, – с места в карьер начал Горан.

Полина, зная его взрывной характер, спросила, как можно спокойнее:

– Что случилось? Объясни толком!

– Вот ей Богу, стыдно рассказывать… В общем, у Братислава появилась женщина. Заметь, я не говорю девочка или девушка, нет, наш ненаглядный сыночек крутит любовь со взрослой бабой! Полина, ты понимаешь, что это значит? Спит он с ней, спит без стыда и без совести!

Полина недоверчиво протянула:

– Да ладно… Может ты преувеличиваешь? Где он её нашёл-то?

– Где нашёл? Да уж он найдёт, не сомневайся! Знаешь, что вчера выдал? Я, говорит, мужчина, мне, говорит, с девчонками неинтересно. Каково?

– Горан, у меня нет слов! Вырос мальчик, называется! Послушай, может ты, как отец, как врач, хотя бы объяснишь ему, как… Ну, как надо вести себя, чтобы эти похождения не имели последствий.

– Что-о?! Ой, Поля… Не ожидал я от тебя такого спокойствия, не ожидал, – Горан шумно засопел в трубку. – Ладно, может ты и права, под замок этого стервеца уже не посадишь. Хотя, подозреваю, он не меньше моего знает про все последствия.

Когда Братислав прилетел летом, чтобы поступать в МГУ, Полина, встречая его в аэропорту, чуть не расплакалась от облегчения: сын выглядел совсем мальчиком, высоким, красивым, улыбчивым мальчиком, не более того. Она подумала, что Горан, как обычно, все драматизируют, нагнетает, преувеличивает… Правда, её уверенность пошатнулась, когда вечером на чашку чая забежала Эмма и, улучив момент, прошептала:

– Ну и кадр! Полина, эти тигриные глазки уложат на спину любую. Тебе с ним не справиться. Держись, подруга.

Через несколько месяцев Полина, вернувшись утром с дежурства, обнаружила в ванной женские трусики. Импортные. С кружевами и кокетливым бантиком.

– Что это? – спросила она сына, держа трусы на кончике пальца вытянутой руки.

– Трусы, – ответил сын, одарив её усталой улыбкой отличника.

– Я вижу. Чьи?

– Женские.

– Я вижу. И?

– Может Юлины. Может Надины. Может Марьи Ивановны…

– Издеваешшься? – зловеще прошипела Полина.

Братислав, сделав, на всякий случай, шаг назад, извинительно выставил перед собой ладони.

– Нет. Правда не помню. Честное слово. Можешь выбросить в мусорное ведро. Я не против, – сын сделал небрежный жест рукой, чем окончательно вывел её из себя.

Полина брезгливо стряхнула трусы на бело-красный туркменский ковер.

– Знаешь что, дорогой сынок? Опыт, которого ты так… так взыскуешь, на самом деле окажется морально убыточным. Ты же не животное! Считаешь нормальным не помнить имени девицы, забывшей белье в нашей ванной?

Братислав, откинув назад голову, смотрел на неё сверху вниз, и до неё вдруг дошло, что под пологом его ресниц скрывается не раскаяние, а насмешка. Слова сына подтвердили её догадку:

– Я считаю это нормальным. Я могу вспомнить имя, но не хочу. Зачем? Я же не обязан на ней жениться. Полина, мне надо заниматься, завтра три зачёта. Я свободен? Допрос окончен?

Ей было так плохо после разговора с сыном, что она не выдержала и заказала разговор со Сплитом. Полина ждала совета от Горана, в конце концов, именно он воспитывал Братислава все эти годы. И Горан дал совет, мстительно напомнив её же слова.

– Поля, ты же врач, объясни ему, как вести себя, чтобы эти похождения не имели последствий.

После Нового года, сын отчалил в общежитие, объяснив, что ему нужна свобода, и что она, Полина, ничего не понимает в современной молодежи…

Полина усмехнулась: мальчик – это мальчик, с девочками всё не так просто… Откомандировав Киру на кухню, чтобы та начала накрывать стол к ужину, Полина отправилась в комнату сына.

– Хочу поставить для Киры «Богемскую рапсодию», – сказал Братислав, перебирая свои пластинки.

– Не надо очаровывать эту девочку, – попросила Полина, дотронувшись до его плеча. – Ты даже не представляешь, как легко ей в тебя влюбиться. Я надеюсь, ты не позволил себе ничего такого, что можно расценить, как…

– Мама, за кого ты меня принимаешь? – раздраженно оборвал её Братислав, возвращая пластинку на место. – Кира не моя чашка чая, можешь не переживать за свою подопечную ни сейчас, ни впредь.

– Что значит не твоя чашка чая? Она тебе совсем не понравилась? Почему? Да, сейчас она нескладный подросток, но года через два станет очень красивой девушкой! – возразила Полина, обидевшись за Киру.

Братислав расхохотался:

– Я тебе поражаюсь, Полина, то ты боишься, как бы я твою Киру не совратил, то чуть ли не сватаешь. Так вот, расставим все точки над i, между таким мужчиной, как я, и такой девушкой, как она, не может быть ничего общего. Никогда. Ничего. Извини, я не буду ужинать, мне надо работать.

У него остался неприятный осадок после разговора с матерью. Кому нужна эта зашуганная, чудаковатая Кира! Честно говоря, ему было немного не по себе разгуливать по Москве с девушкой, одетой в клетчатое пальто с кроличьим воротником, доставшимся ей после сестры. Кира сама об этом рассказала, поразив его до глубины души своим провинциальным простодушием. О, боже, когда это он успел стать таким снобом?!

Пока Полина Аркадьевна и Николай Иванович разговаривали в кабинете, Кира угощалась тортом на профессорской кухне в компании его дочери Ирины. Ирина была уже студенткой, но общалась запросто, как и любая другая, хорошо воспитанная девочка из интеллигентной, московской семьи.

– Поля, ты хоть представляешь какой у нас конкурс? Какие детоньки к нам поступают? Да я тебе уже сейчас могу сказать, кто из них точно станет студентом, извини, фамилии называть не буду,– сказал Николай, прихлебывая кофе из крохотной чашки тонкого фарфора.

– Послушай, но нельзя же так! – раздраженно ответила Полина. – Вы в своем институте пишете учебники, составляете методички, где чёрным по белому написано, как прекрасно стало в России после революции! Кто был ничем, тот стал всем! Молодым везде у нас дорога! Что там ещё? В СССР все равны, каждый может стать космонавтом, ученым, дипломатом! А на деле что?

Николай примиряюще поднял руки:

– Не горячись, Полина. Простые ребята у нас тоже учатся, но они все отработали в школах по нескольку лет, активно вели комсомольскую работу. Почитала бы ты их характеристики! Боюсь, мне такую не напишут. Пойми, истфак – это политика, кого попало на идеологический фронт не берут. Наши студенты – будущая номенклатура. Что касается твоих упрёков… Да, революция широко открывает двери на лестницу, ведущую на самый-самый верх. Идеи – крылья человечества, чем моложе идея, тем она сильнее, тем выше взмывают те, кто ей служит. Мой прадед был бурлаком, дед гнул спину в Сормове, на заводе, отец стал инженером, ну, а я, как ты помнишь, профессор. Так неужели я отправлю своих детей в кузнецы, токари или клёпальщики? Дверь прикрыта, осталась щёлочка. Но и эта щёлочка дорого стоит в стране с тысячелетней историей рабства. Поля, милая, не забывай, пока мой прадед тягал баржи по Волге, твои предки были рабовладельцами. Да, самыми натуральными рабовладельцами, и не одну сотню лет. А теперь ты встаешь в третью позицию и заявляешь, как плоха Советская власть: не обеспечила за полвека всем равных возможностей!